Вера

Ларионов был мрачен, но одновременно в лице его было что-то еще.

– Григорий Александрович, не наказывайте его, – вдруг сказала она и опустила глаза.

– Почему же? – спросил он с досадой.

– Он доверял мне, и если вы его накажете, он больше не будет никому верить. Он же не виноват, что животное чувство взяло верх. Он вырос в горестных условиях и не знал любви и тепла.

Ларионов вздохнул, глядя на Александрову серьезно.

– Я отправлю его в ШИЗО, хотя следовало бы пристрелить! – вдруг сказал он с оттенком ярости в голосе.

Ирина подскочила к нему.

– Прошу вас, не убивайте его! Он не дал мне замерзнуть и погибнуть, – быстро говорила она, глядя ему в глаза.

Он смотрел на нее сверху вниз и чувствовал странное волнение.

– Что, ударить опять хотите? – спросила она тихо.

Ларионов был вне себя от ее дерзости, но перевел дух.

– Ты ведь учительница? – спросил он наконец.

– Да.

– Ты хочешь работать на лесоповале?

– Нет, – призналась она. – Но я могу, если надо. Я уже смогла сама повалить одно дерево. Правда, оно было небольшое.

Он молча оглядывал ее изможденное обветрившееся красное лицо с белыми кругами под глазами и обметанные потрескавшиеся губы.

– Будешь работать здесь, – сказал он глухо.

– Где здесь? – спросила она неуверенно.

– При мне и на зоне, – ответил он сухо и раздраженно.

– Но у вас и так тут есть работники…

– Тогда иди на лесоповал! – взорвался он.

Ирина замолчала и опустила голову.

– Я хочу, чтобы ты была здесь, – сказал он успокоившись. – Так будет лучше.

Она продолжала молчать.

– Я пойду? – спросила она затем неуверенно.

– Выпей еще коньяку, – Ларионов протянул ей стакан, – ты вся продрогла.

– Я чувствую, что пьянею, – сказала Ирина.

Ларионов усмехнулся, но в лице его была мягкость, которую она в нем не видела прежде.

– Посиди тут немного, я скоро.

Он вышел и приказал Кузьмичу отправить Савельева в ШИЗО на неделю. Когда он вернулся, Ирина, свернувшись калачиком, спала на диване. Валенки на ее ногах выглядели, как валенки взрослого на ребенке. Ларионов смотрел на ее нежное лицо, которое сейчас было расслаблено, и только брови домиком указывали на перенесенные мучения. Он знал, что за многие месяцы она впервые спала на мягком диване и в тепле. Его охватило странное чувство, которое он уже забыл, – это было чувство потребности в заботе и душевности. Кто она была? Эта женщина появилась в его жизни, когда он меньше всего ее ждал. Он чувствовал, что она притягивала его чем-то – какой-то своей странностью и силой и вместе с тем уязвимостью. Но было в этом влечении что-то еще, неясное ему. Он хотел узнать о ней, хотел узнавать ее.

Ларионов стянул с нее валенки и накрыл ее байковым одеялом, под которым сам дремал иногда в кабинете. Затем он сел за стол и занялся делами, изредка поглядывая на нее. Она спала глубоко. Он улыбнулся, сам не ведая от чего. Ему нравилось работать, зная, что она спит рядом. Это было новое и волнительное для него ощущение.

Со следующего дня Александрову определили работать на зоне. Из-за того что на зоне было и так уже много людей, освобожденных от работ на лесоповале, Ирина работала в сменах. Три раза в неделю она приходила убирать в доме Ларионова, а в остальные дни мыла бараки, столовую, трудилась в прачечной. Иногда она работала в ночные смены. На зоне график определяла Губина. Работа в ночные смены имела некоторые преимущества – получалось днем не только выспаться, но и привести себя в порядок без очередей и толкотни в санузлах и помывочных, что было самым безобразным опытом на зоне.

Полька Курочкина, нередко работавшая с Ириной в сменах, наставляла ее, что и как делать. Она сказала, что ночью работать необязательно, что все тут «гонят туфту», то есть симулируют, потому что только так можно выжить.

Ирина замечала косые взгляды некоторых женщин, особенно тех, кто работал на делянке, и испытывала неловкость, понимая, что решение определить ее работать на зоне – лишь прихоть Ларионова. Она не знала, почему он так решил. Возможно, хотел наблюдать за ней, боялся, что она снова что-то скажет или сделает, что может навредить ему. В любом случае, Ирина решила работать честно, и уже через несколько недель она наставляла Польку Курочкину. Полька говорила, что не хочет хрячить на зону, а Ирина объясняла ей, что работать надо для себя, чтобы «сохранить себя цельной».

Постепенно женщины стали ухаживать за собой. В ход шло все. Из старых консервных банок они делали пуговицы, иголки из рыбьих костей и зубчиков расчесок; натирали хвоей под мышками.

Ирине было тяжело чувствовать зависть женщин, тем более что она сама знала о неоправданности своего положения. И постепенно она начала думать над тем, как можно здесь применить ее знания и навыки учителя, чтобы приносить людям больше пользы. Пока это еще были робкие мечты, не оформленные в ясный план. Но сама того не замечая, она начала крепнуть духом.

Когда Ирина работала в доме у Ларионова, она старалась не попадаться ему на глаза. Он тоже будто не замечал ее. Пока она прибиралась у Ларионова, Анисья никогда не приходила, но Ирина знала, что она бывала у него.