Вера

Ирина чуть не взорвалась, но заметила его благодушную усмешку и отвернулась, в глубине души надеясь, что они дойдут до ворот лагеря прежде, чем она задохнется от негодования на его самонадеянность и собственного смущения.

– Я должен показать тебе Сухой овраг, – сказал Ларионов серьезно.

– Зачем же?

– Возможно, тебе придется однажды побывать там одной, и я хотел бы познакомить тебя с этим местечком.

– Вы порой удивляете меня, – сказала она немного игриво.

Ларионов смотрел на нее с нежностью, стараясь придать своему взгляду непринужденность.

– А ты меня удивляешь всегда, и никогда не перестанешь удивлять, – ответил он просто.

– Если вам это действительно надо для дела, то я поеду, – все-таки скомканно вымолвила она, не в силах отказаться от возможности снова вырваться с зоны на волю хоть с ним, хоть с чертом лысым.

– Я рад этому и благодарен. – Ларионов пожал ей руку.

Ворота перед ними открылись, и они вошли на зону – оба с ощущением непосильного груза, который снова ложился на их плечи. Ларионов усмехнулся.

– А знаешь, Ирина, – сказал он ей доверительным тоном, который все чаще у него возникал при общении с ней с момента появления в их жизни Комитета. – Единственное, что нас отличает сейчас, это то, что я ношу форму, а ты – ватник.

Она заколебалась, но потом все же ответила:

– Нет, не только это. – Она запнулась, словно в ней боролись жалость к нему и презрение к тем, кто отвечал за их несчастья. – Вы еще можете нас наказывать и приставить дуло к затылку.

Ирина тут же пожалела о том, что сказала. Никогда она еще не видела в его глазах столько горечи. Она уходила в барак, а он смотрел ей вслед: магия, окружавшая их за забором зоны, закончилась, и ему не оставалось ничего другого, как замирать в муках от обидных слов, которыми Ирина жгла его как каленым железом с завидной безжалостностью.

Но в ней была жалость. Она разрасталась в ней слишком быстро. Ирине было все труднее обижать его; она все чаще стала задумываться над оправданием его положения. Весь ужас ее цугцванга был в том, что посмотреть на Ларионова и на ситуацию объективно она вообще не могла. Да и кто мог? С каждым годом существования ГУЛАГа и лагерей в его подчинении противоречий в этой системе становилось все больше.

Сближение администрации и зэков не было чем-то уникальным для лагпункта Ларионова. В этой сложной паутине было много узлов. Поскольку в администрации лагерей работало больше мужчин, узницы как подвергались насилию или «мягкому» принуждению со стороны некоторых их них, так и порой сближались по любви. От насилия или возникшей привязанности рождались дети. Между зэками происходили ровно те же процессы: насилие, ненависть, предательство, любовь, страсть, дружба – все это происходило повсеместно. Противоречия усугублялись экономическими предпосылками: коррупция, подкуп, воровство, кумовство, сговор, мошенничество – все это тоже процветало как между зэками, так и между администрацией и узниками. «Кто смел, тот и съел…» Непрерывная борьба за ресурсы и жизнь сталкивалась постоянно с борьбой за сохранение в себе человека.

Ирине плохо спалось той ночью от тяжелых и волнительных мыслей, центральное место в которых занимал Ларионов. Она не сказала никому в бараке, что Лариса была беременна и, главное, о том, что она с Ларионовым гуляла по лесу и он предложил ей ехать в Сухой овраг.

Подспудно Ирина чувствовала вину за то, что Анисья теперь страдала от неразделенной страсти, а он, не стыдясь своих привязанностей, все-таки ухаживал за ней, Ириной, хоть и прекратил откровенные домогательства. Ей не хотелось также, чтобы женщины считали ее избранной и думали, что все нововведения, происходившие в лагере, были следствием влечения к ней начальника, тем более что Ирина видела, что Ларионов искренне желает улучшений, а она лишь послужила толчком для его созревших намерений.

Инесса Павловна, как и все остальные, наблюдала развитие отношений между Ириной и Ларионовым и, зная характер Ирины, Ларионову не завидовала. Она угадала истоки противоречий, раздирающих Ирину, и понимала, почему ей было нелегко признать свою ответную к майору симпатию. Она также знала, что Ирину давно что-то гложет, и ей казалось, что это было как-то связано с прошлой жизнью. Но Ирина никогда не говорила о прошлом, а если говорила, рассказы ее касались в основном раннего детства.

Инесса Павловна была слишком деликатна, чтобы заводить с Ириной разговоры о Ларионове, но, видя ее сомнения и терзания, она все же решилась затронуть эту тему. В ту ночь она интересовалась у Ирины, почему она так возбуждена и не спит. Ирина вздыхала и довольствовалась отговорками о том, что ее беспокоят общие тревожные мысли.

– А знаешь, как я стала женой Льва Ильича? – спросила вдруг Инесса Павловна, лежа на вагонке.

– Нет, расскажите.