Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Наиболее близкий аналог можно видеть в судьбе игуменьи Митрофании (в миру баронессы Розен; 1825–1899). Конечно, их опыт до пострига абсолютно несопоставим: Прасковья Григорьевна Розен купалась в атмосфере придворной жизни, была назначена фрейлиной высочайшего двора. Но дальнейшие повороты судьбы находят очень близкие соответствия: настоятельство в монастыре, выдающая организаторская и благотворительная деятельность, ценные связи, внезапное падение вплоть до уголовного преследования – и составление автобиографических записок с налетом собственной апологии.

Характерно, что, уже будучи игуменьей Серпуховского Владычнего монастыря, Митрофания выпускала статьи с подписью Баронесса ***. Одна из таких статей «По поводу современных нападений на монашество» была помещена в журнале «Странник» в 1869 году[846]. Редакция сообщила, что автор – «весьма религиозная и разносторонне образованная дама, принадлежащая по своему происхождению к самому высшему обществу и по скромности пожелавшая скрыть свое имя». Скрыт был и монашеский статус автора. Возможно, игуменья Митрофания хотела, чтобы заступничество за обители исходило из внешней среды и не выглядело как самооправдание монашествующих. Тем более что, перечисляя в качестве позитивных примеров современные монастыри со строгим общежительным уставом, она упомянула среди двух женских собственную Серпуховскую обитель. Раскрытие псевдонима в таком случае выглядело бы совсем нескромно. Но сам выбор псевдонима был явно связан с сохранившимся дворянским самосознанием.

Это подтверждает впечатляющая реакция игуменьи Митрофании на приговор суда в 1874 году, приведенная в ее автобиографических записках. Она так и не признала себя виновной в мошенничестве и не сомневалась в истинных причинах преследования: «Ныне все восстало против дворянства, и все мое преступление состоит в том, что в монашеской рясе я все-таки принадлежу к числу столбовых дворян, к числу аристократов. Это есть мое первоклассное преступление, второклассное – моя возможность доводить до высших сфер то, что антирелигиозное стремление желает от них скрыть»[847].

Еще одно важное и перекликающееся с опытом отца Леонтия свидетельство социальной чувствительности игуменьи Митрофании оставил А. Ф. Кони. Знаменитый юрист принимал участие в ее деле и предложил ей на время следствия переселиться в Новодевичий монастырь в Санкт-Петербурге. «Я умоляю вас, – сказала она, – не делать этого: этого я не перенесу! Быть под началом другой игуменьи – для меня ужасно! Вы себе представить не можете, что мне придется вынести и какие незаметные для посторонних, но тяжкие оскорбления проглотить. Тюрьма будет гораздо лучше!»[848]

Архимандрит Пимен (Благово; 1827–1897) – еще один из тех, кто не забывал в монастыре о своем благородном происхождении. Именно в обители у него созревает замысел сатирической комедии «Умные женщины», изображавшей Москву в 1880 году. Речь в ней идет о разорении родовитого московского барства: «С тех пор, как отошли от нас крестьяне. / Теперь мы нищие, а не дворяне»[849].

Автобиографическое наследие архимандрита Пимена сохранилось не в прямом, а в опосредованном виде – через лирику. На одном из списков своих произведений он оставил пометы после названий: «для биогр.», «автобиогр.» и тому подобные[850]. Его драматическая судьба – смерть сына, измена жены, уход в монастырь – отражена, в частности, в поэме «Инок», написанной в годы послушничества. Сюжет сильно изменен, лирический герой превратился в князя, но в самой задумке поэмы трудно не увидеть желание как вновь пережить скорбные перипетии своей жизни, так и «исправить» с помощью монастыря судьбы близких людей, ослепленных высшим светом – «светом мнимым, светом лишь по названью»[851].

Одного из самых известных монахов дворянского происхождения, архимандрита Леонида (Кавелина; 1822–1891), в ноябре 1878 года можно было обнаружить на праздновании столетия его alma mater – первого Московского кадетского корпуса (к тому моменту преобразованного в первую Московскую военную гимназию). Он не только совершил литургию в корпусной церкви, но и оставил эмоциональное описание торжества[852]. Здесь можно найти перечисление знаменитых воспитанников, юбилейных речей, тостов и тому подобное. Этот текст демонстрирует необычное для монаха чувство полной сопричастности с военной корпорацией. Впрочем, как духовное лицо архимандрит Леонид смотрит на нее под своим углом: называет основной чертой первого Московского кадетского корпуса любовь к Церкви и к ее уставам, с удовольствием замечает, что и молодое поколение кадетов «держит себя в церкви чинно и благоговейно и молится усердно, приучаясь с детства чтить то, что должно быть свято каждому желающему не всуе именоваться членом той корпорации, которую Церковь именует „Христолюбивым воинством“»[853].