Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Однако опальный архимандрит и не думал сдаваться. Не признавая вины, он стал бороться за свое имя и честь. Бомбардировал прошениями о защите от незаслуженных притеснений Святейший синод, многих архиереев вплоть до митрополита Санкт-Петербургского Исидора (Никольского), а также великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича. Отец Леонтий организовал составление писем разных лиц в его поддержку (впоследствии в одном из указов Синода он обвинялся в рассылке необоснованных жалоб и доносов, большей частью от имени лиц с вымышленными фамилиями). В итоге в 1874 году ему удалось добиться освобождения из арестантского отделения и вернуться к священнослужению. На этом обрывается его автобиография, подтверждая высказанную во вступлении к тексту мысль, что отец Леонтий оказался из тех, кто даже после катастрофических падений нашел в себе силы подняться. Подводя итог своему пребыванию под арестом, он неожиданно использует жаргонизм: «продежурил в Суздальской Спасской крепости пять лет и три месяца»[840].

Кто мог быть адресатом этого эго-документа? Стоит учесть, что он в нескольких списках и вариациях отложился в архиве Оптиной пустыни, где автор к тому моменту давно не жил. Учитывая также склонность отца Леонтия к массовой рассылке различных текстов апологетического характера, можно предположить, что автобиография переписывалась и отправлялась знакомым и незнакомым архиереям и настоятелям монастырей с целью добиться их покровительства и помощи. Кроме того, текст мог быть востребован почитателями нашего героя из разных городов, желающими узнать полную историю его нелегкой жизни.

Из других документов, обнаруженных мною в разных архивах, выясняется, что последние два десятилетия своей жизни (1874–1895) он так и не смог приблизиться к «вершине своего величия». Опальный архимандрит продолжал засыпать разных людей прошениями о переводе то в одну, то в другую обитель, но значительную часть этого времени провел во все том же Спасо-Евфимиевом монастыре, мигрируя между арестантским отделением и основным братством (в котором он все равно находился под строгим надзором). Епархиальное начальство предписывало настоятелю регулярно доносить о поведении поднадзорного, в списках братии методично фиксировались «успехи в исправлении»:

Не пришел в сознание своей виновности, но поведением тих и спокоен.

Подавал надежду к полному раскаянию, но потом раздумал. В поведении довольно спокоен.

Поведением кроток и благопокорлив; впрочем, по старости и малодушию имел намерение переместиться в другой монастырь, но извинился в этом и успокоился.

Хотя ведет себя хорошо, но усиливается освободиться от поднадзора через подачу самовольных прошений высшему начальству.

По преклонности лет и болезненному состоянию живет спокойно[841].

Удивительно, что в этих обстоятельствах отец Леонтий был, как он не раз указывает в письмах, «весьма доволен» настоятелем архимандритом Досифеем (Цветковым), братией Суздальской обители и их поведением[842]. Не менее удивительно, что под арестом и под строгим надзором наш герой, как и ранее в годы настоятельства, проявил себя как незаурядный организатор и дирижер церковной благотворительности. Его пожертвования шли на самые разнообразные цели, даже на помощь боснякам и герцеговинцам, восставшим в Османской империи в 1875 году. А в своей Спасо-Евфимиевой обители архимандрит за счет своих связей привлек средства, в частности, на образцовое украшение тюремной церкви святителя Николая Чудотворца – так что побывавший в ней священник мог лишь воскликнуть в письме: «‹…› Провидение и сам святитель Христов Николай только и привлекли Вас в это место угнетения ‹…›»[843] Пожаловавшие в обитель высокие гости во главе с владимирским губернатором В. Н. Струковым провозгласили, что этот тюремный храм скорее достоин стать придворным[844].

Новый плод трудов отца Леонтия – фонтан на месте колодца с источником преподобного Евфимия Суздальского, «очень оригинально устроенный среди монастыря»: вода «в виде крупного дождя» падала из креста в чашу[845]. Этот фонтан представляет собой удачный образ очередной высоты из тех, к которым так стремился архимандрит Леонтий, а также адаптации сакрального к светскому в его жизни: вода из источника по воле благотворителя устремлена не вниз, а вверх, и в результате святое место приобретает черты оригинальной светской забавы.

Сохранение дворянского самосознания в монашестве

При всей самобытной индивидуальности отца Леонтия (Желяева) его судьба подталкивает к поиску параллелей в других эго-текстах монахов-дворян.