Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Для монахов не слишком характерно составлять собственные мемуары. Уход из мира побуждает меньше думать и вспоминать о нем и своих с ним связях, в том числе генеалогических. По каноническим нормам посещения монашествующими (а особенно после пострига) родственников строго ограничиваются. Но все же в период расцвета автобиографики в России во второй половине XIX – начале XX века мемуары монахов – не редкость. Дело в том, что, несмотря на принятие обетов и смену имени, полный разрыв с миром едва ли возможен – в частности, социальное происхождение инока, воспоминания о прошлом опыте продолжают играть роль внутри монастырских стен. Выходцы из одной социальной группы зачастую собираются вместе, у них нередко сохраняется сознательная самоидентификация с прежним сословием.

Конечно, это явление связано не только с Новым временем. О нем отзывался еще Иван Грозный в своем ярком послании в Кирилло-Белозерский монастырь. Царь ругал обители, где «в черньцех боярин бояръства не състрижет, а холоп холопъства не избудет», куда бояре переносили свои мирские привилегии и мирскую вражду[816]. Отличием Нового времени становится разрыв между светской и церковной культурой – и одновременно наблюдаются спорадические попытки его преодолеть. Кроме того, Новое время с распространением культуры мемуаров дает возможность рассмотреть переход из мира в монастырь глазами самих иноков.

Среди монашествующих авторов эго-текстов второй половины XIX – начала XX века часто встречаются лица благородного происхождения. Это неудивительно: в их среде автобиографика была особенно развита. В связи с этим мне хотелось бы посмотреть, как в таких текстах преломляется опыт мирской жизни дворянина, столь несходный с монашеским бытом, насколько сохраняется сословное самосознание, как в одной личности соединяются светское и сакральное. В историографии уже поднимались вопросы, связанные с монахами из дворян, чаще всего – в контексте социального происхождения разных групп монашествующих и удельного веса разных сословий[817]. При этом тема сохранения дворянского самосознания в монашестве остается малоизученной.

Автобиография архимандрита Леонтия (Желяева)

Любопытный материал для изучения поставленного вопроса дает неопубликованная автобиография архимандрита Леонтия (в миру Лукьяна Матвеевича Желяева или Жиляева; 1817–1895), не оставившего практически никакого следа в историографии. Текст хранится в фонде Оптиной пустыни Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ) и представляет собой два рукописных списка объемом около двухсот листов с простым заголовком: «Отец Архимандрит Леонтий. (Биография)»[818]. Указания на то, что он сам был автором, отсутствуют; рукопись составлена не его почерком, а он в ней упоминается в третьем лице. Более того, попадаются фрагменты, где составитель ссылается на незнание некоторых обстоятельств или мотивов поведения своего героя, тем самым отводя от него подозрения в авторстве.

Однако подозрения остаются. Повествование от третьего лица может встречаться и в автобиографиях, в частности составляемых с участием помощников (в качестве примера сошлюсь на мемуары митрополита Платона (Левшина)[819]). А в данном случае есть и другие важные аргументы: изложение не доведено до смерти, а обрывается на 1874 году; перечисляются очень интимные детали – мысли, чувства героя; в нескольких местах рукописи рукой архимандрита Леонтия вставлены уточняющие слова. Наконец, в других его документах мне удалось найти краткое «прибавление» к жизнеописанию, в котором попадаются реплики от первого лица, зачеркнутые и переправленные на третье лицо[820]. Все это указывает на то, что текст был составлен под руководством главного героя, а возможно, и под его диктовку. При этом в данной автобиографии элемент «авто» был замаскирован.

Во вступлении повествуется о превратностях человеческих судеб и о том, как разные люди на них реагируют. Вообще для этого текста очень характерен взгляд на жизнь в вертикальной плоскости как на постоянную смену восхождений и падений. Причем эта динамика связывается автором и с духовным, аскетическим контекстом (духовным ростом, борьбой с внутренним человеком, несением своего креста, покорностью промыслу Божию, терпением скорбей, которые помогают очиститься от мирского и сменяются утешениями) и с совершенно светским стремлением к успеху, карьерному продвижению, славе, наградам и т. п., когда житейские невзгоды делают еще более ценными и выстраданными достигнутые высоты. «Иные падают с самой вершины своего блаженства и уже не встают более для нового восхождения туда, другие же и после своего несчастия не лишаются возможности снова воссесть на прежнем троне своего величия, чего нередко и достигают»[821]. К числу последних лиц отнесен и герой автобиографии.