Вера и упование

Нельзя исключать, однако, что в какой-то момент порыв свежего ветра вдруг обвеет его сердце, и пробудит его от глубокого сна, и коснется его своими крылами мысль, витающая в просторах нашего мира, — «может быть, еще не поздно? Может быть, возможно еще обрести мудрость? Ведь немало великих людей из мира Торы посвятили себя учению уже в зрелые годы! Я тоже — при большом усердии и постоянной упорной работе — смогу удостоиться знания Торы и высшего разумения…» Но, увы, чувство стыда утяжелит для него благословенный шаг от размышлений к действию, и поспешит он отрешиться от добрых мыслей и намерений и вернуться к вещам, покуда более приятным для него, — и остается он там, где был, и это о нем сказано: «стыдливый не может учиться» (Пиркей авот 2:5).

Стыдливость — это одно из драгоценнейших качеств души, которое мусар (учение о морали и нравственности) стремится воспитать у всех изучающих его, и наши мудрецы не жалели слов, описывая уродство тех, в ком нет стыда, чтобы отдалить нас от таких людей, ибо качество, обратное стыду, — это наглость, нечто отвратительное, свойственное злодеям… И вдруг такое замечательное и драгоценное качество, как стыдливость, оказывается «сводником греха» (отвращая человека от настоящей серьезной учебы), — и только потому, что проявляется не там, где нужно.

И если дурное качество в человеке — это беда, то хорошее качество не на своем месте — двойная беда. О дурных качествах написано много, и авторы книг по мусару не жалели слов, клеймя и осуждая их; искали пути исправления и предлагали средства к излечению болезни… Но насколько же больнее, когда источником неудачи оказывается качество прекрасное и драгоценное, только сбившееся с пути и оказавшееся не там, где нужно; когда скромность и стыдливость парализуют волю и закрывают дорогу к мудрости… И сколь был бы счастлив такой человек, если бы в этот решающий час он вооружился упорством и дерзостью, — в час угрызений совести за неудачу в жизни, за оставление Торы — источника живой воды, когда он чувствует: еще чуть-чуть — и пролетели лучшие годы жизни, еще чуть-чуть — и все пропало навеки… И порожденные его воображением удивленные взгляды, которые якобы бросили на него господин такой-то и господин такой-то из числа его знакомых, ввергают его в стыд, — и не собрал он сил, чтоб совладать с пустой игрой воображения… Чуть-чуть дерзости и упорства — и он увидел бы реальность, понял бы, что фантазии смертного — как сон пустой, развеивающийся без следа… Зачем же поддаваться обману зрения, и почему вместо того не содрогнуться от страха вечного позора, грозящего тому, кто так и остался пустым? Пришедшему в ничто, рожденному для тщеты… Укрепись, человек, собери силы и облекись мужеством, вооружись энергией, упорством и примись с усердием за изучение алахи!

  (Главы 28 и 29 в оригинале отсутствуют. Прим. перев.)

  30

Есть еще одна злая болезнь — средство, к которому прибегает ецер а-ра, чтобы подорвать в сердце человека доверие к нашим мудрецам, и это — претензия, что мудрецами Торы может руководить личный интерес, подобный неверной гире. Тот, кто учит Тору, должен верить, что никакой интерес в мире не властен над мудрецом Торы и не может склонить его сердце и заставить исказить суд, ибо мудрец стремится очистить свою душу, и выпачкать ее в каком-нибудь грехе ему больнее всякой раны! И возможно ли, чтобы ради денежной выгоды или желания кому-либо угодить он изранил свою душу извращением суда? И кроме того, истина для мудреца Торы — это свойство души его и корень бытия, и малейшая частица лжи чужда ему совершенно. И то же самое становится уделом и верой многих честных людей — учеников и последователей мудрецов Торы, впитывающих мудрость у их ног.