Вера (ЛП)

«Война — это зло. Не как действие, или поступок — я имею в виду, не только это, потому что в этом случае мы несем ответственность. Но и все то, что мы называем войной, это путь, по которому зло приходит в наш мир. Это зверь, живое злобное существо, которое стравливает людей, нации и души. Я верю, что справедливая война возможна, но я также знаю, что это не она. Мужчины, которые пытаются убить нас, мужчины, которых мы пытаемся убить — они уверены в своей правоте так же, как и мы уверены в своей. Они так же напуганы, или, по крайней мере, были так же напуганы, пока мы не начали нести такие потери. Все мы любимые, друзья и дети тех людей, которых еще долго не увидим, все мы люди, способные на добрые поступки, и мы разрываем тела друг друга, ломаем ребра, кромсаем лица. Мы как животные. Как монстры. Война вызывает это зло внутри нас. Оправдывает его. Война — это зло, которое использует нашу добродетель, чтобы исказить мир.

Ты пытался сказать мне это в ту первую ночь. Когда говорил, что не хочешь, чтобы я знал, что такое война. Теперь я понимаю».

***

С наступлением темноты стрельба утихла. И хотя они уже знали, что атака могла снова начаться в любой момент, это дало Чарльзу время проверить своих пациентов.

Они несли погибших с собой сколько могли, но в конце концов их пришлось бросить. Кто-нибудь вернется за их телами позже, если это будет возможно. Сейчас Чарльз мог только пытаться не увеличить их количество.

— У меня заканчиваются медикаменты, — сказал он Банду.

— Ну, охренеть теперь, — ответил тот. По его лицу стекал дождь вперемешку с грязью. — Добро пожаловать в клуб.

— Просто докладываю в соответствии с правилами, — Чарльз жестом указал на мобильную рацию. — Есть успехи?

— Они продолжают говорить, что пока не могут обеспечить нам подкрепление с воздуха. Когда мы получим это чертово подкрепление, можно только гадать. Ясно одно — мы в полной жопе.

— Да, сэр, — сказал Чарльз и вернулся к работе.

Двое раненых, вероятно, будут в порядке. Правое ухо ВанХорни было почти полностью отстрелено, и он все еще им не слышал, но рана была чистая, и он мог двигаться. Гонсалес был легко ранен в предплечье, возможно, была треснута кость, но не более.

А вот Тернер почти точно потеряет ногу ниже колена — она была раздроблена. В таких жарких, влажных и грязных условиях его заражение становилось только хуже. Перспектива ампутации в полевых условиях пугала Чарльза так же сильно, как, должно быть, и самого Тернера. Но через день или два это придется сделать. Ранение Мельчарека в шею чудесным образом не задело главные артерии и вены, но его сильно лихорадило, а из раненого горла начал сочиться гной.

— Что насчет Тони? — шепотом спросил Армандо. Он сидел с Тони, ожидая, пока Чарльз вернется к ним.

Чарльз покачал головой.

Кожа Тони была подобна воску, глаза расфокусированы. Чарльз уже трижды прибегал к грубой полевой хирургии, зашивая самые обильно кровоточащие вены. Дважды швы не выдерживали. Если они разойдутся в третий раз, у Чарльза больше не будет, чем их зашить. Еще оставалась возможность внутреннего кровотечения, до которого он не мог добраться.

Более того, это было ранение в живот. В условиях, когда Чарльз не мог стерилизовать инструменты или рану, серьезная инфекция была почти неизбежна. А это, в свою очередь, означало появление сепсиса — достаточно сильного, но поддающегося лечению в обыкновенной больнице, и практически неизлечимого здесь, во Вьетнаме. Смерть от потери крови была бы для Тони более милосердным концом, чем тот, который наступит спустя недели или месяцы бушующей инфекции, атакующей каждый орган.

И все же он боролся, чтобы дать Тони любой возможный шанс — боролся и проигрывал.

Дождь заливал их, барабаня по шлему Чарльза. Когда он стер влагу с лица Тони, тот пошевелился и, похоже, немного пришел в себя.

Даже это незначительное движение стало ошибкой. Пятна крови на животе Тони снова потемнели и увеличились. Армандо тихо выругался. Чарльз посмотрел на свой теперь уже пустой медицинский рюкзак и почувствовал себя более беспомощным, чем когда-либо.

— Я умираю? — прошептал Тони.

Чарльз прижал руку к его шее, пульс был слабым и неравномерным.

— Ты чувствуешь, что умираешь? — спросил он.

— Да, — Тони хватал ртом воздух. — Ты все еще молишься?

— Да. Я все еще верю, — Чарльз наклонился к Тони и сказал: — Ты знаешь, что я был священником. А когда ты становишься священником, то, в некотором роде, остаешься им навсегда. Если ты хочешь… Я все еще могу совершить последние таинства. Церковь позволяет это.

— Пожалуйста, — Тони кивнул.

— Можешь произнести Апостольский символ веры, Тони?

— Ве… верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…

Он не мог освятить Евхаристию для причастия — Чарльз все еще имел на это право, хотя и не думал, что когда-либо вновь воспользуется им. Но у них не было ни хлеба, ни вообще какой-либо пищи. Если бы только он мог сделать так много.

По крайней мере, у них была вода.

— …оттуда придет судить живых и мертвых…

Чарльз погрузил руку в ближайшую лужу и прошептал слова, которые даже эту грязь делали священной.