Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

любом народе не может не быть обратной стороной неверия в этот народ, непонимания его. Ибо

безудержное восхваление питается всегда страхом, как бы не обнаружились пороки этого народа, которых

не может не быть (тут не одни евреи имеются в виду, а и все нации). О русских пороках, во всяком случае,

Достоевский говорил вполне откровенно и резко. Но он не боится задать и иной вопрос, тоже резкий и

жёсткий: "А между тем мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если б это не евреев было в России

три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов — ну, во что бы обратились бы у них русские и

как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в Правах? Дали бы им молиться среди них

свободно? Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до

окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою

историю?"

В боязни касаться еврейского вопроса Достоевский винит все то же либеральное лакейство (об этом

готовится писать в "Дневнике" за 1881 год и отмечает для себя: иЖиды. И хоть бы они стояли над всей

Россией кагалом и заговором и высосали всего русского мужика — о пусть, пусть, мы ни слова не скажем:

иначе может случиться какая-нибудь нелиберальная беда; чего доброго подумают, что мы считаем свою

религию выше еврейской и тесним их из религиозной нетерпимости, — что тогда будет? Подумать только,

что тогда будет!" Ошибётся тот, кто это назовёт антисемитизмом. Тут явный анти-либерализм. Просто

Достоевский умел говорить обо всём мужественно и трезво.

Гораздо ближе к сути дела подошёл отвергнувший обвинения писателя в антисемитизме

А.З. Штейнберг в своей статье "Достоевский и еврейство". Остроту восприятия русским писателем

еврейского вопроса автор статьи объясняет невозможностью совместить в едином сознании двух

различных мессианских идей двух не совпадающих в своём мироосмыслении народов, русского и

еврейского. Достоевский, по утверждению Штейнберга, "всецело одержим тем ложно истолкованным

мессианизмом, для которого историческая благодать в каждую эпоху покоится лишь на одном-

единственном народе". Почему такое истолкование ложно, Штейнберг не поясняет, но логику

демонстрирует железную: поскольку для писателя мессианский народ должен быть в единственном числе,

то всякий раз, когда на такую роль объявятся два претендента, один неизбежно должен быть отвергнут; но

так как Достоевский уже признал русский мессианизм, то простейшая необходимость заставляет его

отвергать еврейство.

В этом окончательном своём выводе Штейнберг верно назвал ту важнейшую идею, с высоты

которой только и может быть понята обозначенная им проблема (хотя его собственное решение её

представляется неполным и оттого' неверным): вне стремления к идеалу всечеловечества еврейский вопрос

для Достоевского не мог представлять философского интереса.

Но прежде должно сказать, что Достоевский хорошо различал понятия еврейство и жидовство.

Еврей для него не обязательно жид, а жид не есть исключительно еврей. Еврейский (а лучше сказать,

жидовский) вопрос для Достоевского есть вопрос не этнический, но идеологический. Он посвящает

разъяснению своей позиции вторую главу мартовского выпуска "Дневника": "Уж не потому ли обвиняют

меня в "ненависти", что я называю иногда еврея жидом"? Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так

обидно, а во-вторых, слово "жид", сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи:

"жид, жидовщина, жидовское царство" и проч. Тут обозначилось известное понятие, направление,

характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом".

Жидовская идея выражается, по Достоевскому, в стремлении к разобщению, разложению

человеческого единства, во вражде против соборности.

Этому могут служить и русские жиды, даже в православном обличии. Недаром ещё в "Дневнике" за

1876 год Достоевский говорил о "жидах иудейского и православного вероисповедания" — и здесь был

особенно далёк от расового понимания проблемы. Однако питательная среда всякой идеологии всегда

обретается в религиозных началах бытия любого народа, и Достоевский идеологию жидовства сопрягает с

иудейскою верой, недаром же и замечает, что "жидовская идея" замещает якобы "неудавшееся"

христианство. Суть же веры иудейской он выражает вполне определённо: "...отчуждённость и отчудимость

на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная

личность — еврей, а другие хоть есть, но всё равно надо считать, что как бы их и не существовало. "Выйди

из народов и составь свою особь и знай, что с сих пор ты един у Бога, остальных истреби, или в рабов

преврати, или эксплуатируй. Верь в победу над всем миром, верь, что всё покорится тебе. Строго всем