Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

исходит у Достоевского: идея необходимости единства. И поиск возможностей к тому. И сознание

возможностей преодоления разъединений.

В выпусках "Дневника писателя" за 1876—1877 годы проблематика его становится всеохватною.

Автор касается проблем времени и проблем вечности, осмысляет высшие законы духовного бытия, равно

как и жгучие вопросы текущего момента земной суетности. И всё же его мысль, его поиск постоянно

сосредоточены на главном: на стремлении увидеть в реальности то, что может стать залогом будущего

устроения человечества. Сам путь ему ясен — через православный соборный идеал народной жизни к

всечеловечеству и полной воцерковлённости жизни, к слиянию всех во Христе. "Да будут все едино..." Для

Достоевского главное теперь — оценка всех проявлений реальности с этой точки зрения. Реализм его

обретает в идее своей желаемую полноту.

Легко предвидеть, что такое мироосмысление назовут религиозной утопией. Мир, лежащий во зле,

не способен к полноте единства во Христе. Пророчества этого слишком ясны. Даже в Писании они могут

ввести в соблазн уныния:

"...Сын Человеческий пришед найдёт ли веру на земле?" (Лк. 18,8).

Как не усомниться во всём?

Забегая несколько вперёд, скажем что, возражая Достоевскому, отвергнул идею всеединства

К.Леонтьев — и именно опираясь на Писание и приводя многие пророчества о конце света: "И так,

пророчество всеобщего примирения людей о Христе, не есть православное пророчество, а какое-то чуть не

еретическое. Церковь этого мира не обещает, а кто "преслушает Церковь, тебе тот пусть будет, как язычник

и мытарь".

Только такое сомнение праздно и суетно, даже если справедливо. Качество жизни определяется

всегда идеалом, какой несёт в себе человек, даже если сам идеал недостижим. Идеал Христа также нередко

объявляется слишком далёким от реальной жизни, недосягаемым. Но чтобы жизнь была доброю, ему

должно следовать. Не замутняя сознание и душу никакими доводами мудрости мира сего.

Леонтьев высказал своё несогласие с Достоевским, откликнувшись на Пушкинскую речь (1880). Он

обвинял Достоевского в "земном эвдемонизме". Но должно признать, что порой писатель давал основания

для таких обвинений, поскольку не всегда до конца выговаривал свою мысль. Конечно, никакого

эвдемонизма у Достоевского быть не могло. В самой гармонии земного единства он не видел конечной

самодостаточной цели бытия. Для него идеал определен заповедями Христовыми. Человек, по

убеждённости Достоевского, должен не отвлекать сознание мыслями о предсказанных нестроениях жизни в

последние времена, а стремиться к полноте следования заповедям. Удастся ли достичь идеала (а он есть

лишь переходный момент в бытии человечества) — то в воле Божией. Но не желать его — значит изменять

Христу. А если желать, то непременно нужно что-то и делать для его достижения.

Достоевский вновь указывает путь к одолению зла: через внутреннее приятие истины, через

устроение внутреннего человека, обретающего силу именно в истине.

Достоевский выработал для себя критерий оценки общественного бытия и следовал ему

неукоснительно. Оценку же он даёт прежде всего не политическую, не социально-экономическую или

какую угодно иную, но всегда — религиозную. Так, раскрывая три идеи, три пути, открывшиеся перед

человечеством и должные решить окончательно все проблемы, писатель соединяет их с тремя течениями

внутри христианства, лишь одно из которых истинно: "Три идеи встают перед миром и, кажется,

формулируются уже окончательно. С одной стороны, с краю Европы — идея католическая, осуждённая,

ждущая в великих муках и недоумениях: быть ей иль не быть, жить ей ещё или пришёл ей конец.

...Социализм французский есть не что иное, как насильственное единение человечества — идея, ещё от

древнего Рима идущая и потом всецело в католичестве сохранившаяся. ...

С другой стороны восстаёт старый протестантизм, протестующий против Рима вот уже

девятнадцать веков, против Рима и идеи его, древней языческой и обновлённой католической, против

мировой его мысли владеть человеком на всей земле, и нравственно и матерьяльно, против цивилизации

его... Вера эта есть протестующая и лишь отрицательная, и чуть исчезнет с земли католичество, исчезнет

за ним вслед и протестантство, наверно, потому что не против чего будет протестовать, обратится в прямой

атеизм и тем кончится.

А между тем на Востоке действительно загорелась и засияла небывалым и неслыханным ещё

светом третья мировая идея — идея славянская, идея нарождающаяся, — может быть, третья грядущая

возможность разрешения судеб человеческих и Европы".

Примером красоты и истины православного идеала становится для писателя подвиг унтер-офицера

Фомы Данилова, замученного русского героя, не отрекшегося от веры и выбравшего мученичество:

мусульмане живьём содрали с него кожу.