Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

иной ритм существования, не столь нервный, к какому мы уже успели притерпеться. Проза Болотова

погружает нас в неторопливый быт с обилием подробностей, часто как будто лишних, словно отвлекающих

от спешки за бегом времени. Болотов вовлекает нас в несуетный ход жизни и размышлений человека XVIII

столетия. Но иначе и не проникнуться ощущением исторического времени. Слог этой прозы удивителен,

своеобразен, нередко он кажется слишком архаичным, но порою вдруг поражает и своей энергией, каким-

то напором изнутри, какому нельзя противиться — и современный стилист, если не утратил чувства языка,

не может этому не поразиться.

Болотов прожил долгую жизнь, пребывая в гармонии с миром, насколько это возможно человеку, и

в мире со своей совестью. Он одолел 95 лет жизненного пути. Может потому, что лучше многих понял

смысл "истинного человеческого счастья", отринутый людьми к счастью рвущимися, но так его и не

обретшими.

Из опыта жизни своей он вывел немудрёное, но наимудрейшее правило: "Я и прежде говорил и

теперь говорю, что никто, как Бог! Ежели Ему угодно будет восхотеть что сделать, то все будет иттить

своим чередом и все лучше клеиться, нежели думаешь и ожидаешь, а Его ничем к вспоможению себе толь

убедить не можно, как твердым и несумненным упованием на Его вспоможение".

Ведь если Бог за нас, кто против нас?

Глава III

ЛИТЕРАТУРА НАЧАЛА XIX ВЕКА

Болотов принадлежал к тому отчасти редкому разряду людей, которые, живя в гармонии с собою и

с миром, всегда довольны существующим своим положением, довольны настоящим, за всё благодарят

Бога. В том (как убедил он своим жизненным опытом) помогает человеку его глубокая и искренняя вера.

Читая Болотова, постепенно приходишь к пониманию, что он очень мало ощущал давление времени, почти

не входил со временем ни в какие отношения, хотя порой и мог поэтически пофилософствовать о

неуловимом и неумолимом течении его.

Вообще тяготение к настоящему — не есть ли в какой-то мере и отражение нашего тяготения к

вечности? Ибо настоящее, как давно заметили многие мудрецы, вовсе не существует, а лишь неуловимо

скользит между прошлым и будущим. Абсолютное настоящее не есть ли отсутствие времени, хотя бы

субъективно переживаемое человеком? Но ведь и вечность есть отсутствие времени.

— Какое дело самое важное? — спросил молодой инок старца, своего духовного отца.

— То, которым ты занимаешься в настоящем.

Старец, несомненно, направлял внутренний взор духовного чада от времени к вечности.

1

Но человек XVIII века слишком тесно взаимодействовал со временем, чтобы сосредоточиться на

настоящем онтологически, а не только психологически. Психологически каждый из нас всегда готов

проявить свое недовольство этим настоящим по той простой причине, что все мы создаем в своей душе

некий идеал житейского благополучия, а идеал всегда недостижим.

Отвергая и порицая настоящее, мы склонны поэтизировать прошлое, отсекая от воспоминаний всё

дурное, либо возлагать преувеличенные надежды на будущее. И так в нашей душе постоянно создается

питательная среда для того, что называется романтизмом.

Романтизм в литературе также основан на неприятии художником настоящего, на нарочитой

поэтизации прошлого или напряженной вере в будущее.

Тот романтизм, который связан с тяготением к прошлому, называют реакционным,

консервативным, пассивным. Последнее предпочтительнее и точнее. Первые два воспринимаются уже в

большей мере как негативная оценка, а оценка включает всегда момент субъективного; необходима же

лишь отстраненная, непредвзятая характеристика явления. Обращение к прошлому всегда пассивно. И

действительно, прошлого не вернёшь, на него не воздействуешь, остается лишь переживать воспоминание

о нем.

Романтизм, устремленный в будущее, именуют революционным, прогрессивным, активным.

Остановимся опять на последнем, хотя в термине "революционный" есть доля истины: нередко именно

революционные идеи сопрягаются с этим направлением (Байрон, Пушкин, Горький). Ведь за будущее

(непременно светлое и счастливое, как надеется человек) можно побороться, то есть проявить волевую

активность, которая нередко может проявить себя и как действительная революционность. Способствует ли

это прогрессу? Весьма спорно. Но убежденные в том недаром же обозначили такой романтизм как

прогрессивный.

Начало романтизма увязывают с крахом идеалов Великой французской революции. Отчасти

справедливо. Действительно, если вначале революция ещё способна порождать в людях некую

экзальтацию надежды на недалёкое обретение земного счастья, то вскоре её сменяют разочарование и

растерянность. Прежде всего оказывается разрушенным прежний порядок, та строгая иерархия, в которой

любой человек не может не обрести ощущение устойчивости, на каком бы уровне социальной пирамиды он

ни находился. Теперь порядок сменяется хаосом, а в хаосе человек чувствует себя неуютно (если он только