Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Важно, так ли оно всеобъемлюще и самосущностно, это зло, как видится писателю? "От Бога" ли

зло? Православный человек знает, что не от Бога. Но как видит проблему зла Горький?

2

Итак: как видит проблему зла Горький? То есть в чём он видит причину зла и как намеревается

искоренять его?

Для ответа на этот вопрос не обойтись без уяснения той веры, начала которой воспринял человек в

детские годы. И тут открываются вещи прелюбопытные. Герой "Детства" живёт в ощущении двоебожия: в

его сознании соединяются добрый Бог бабушки и злой, навязанный дедом. Своеобразное манихейство.

И постепенно, мы видим, "злой Бог", начинает заполнять пространство мировидения героя

трилогии. Зло как бы начинает исходить от дедова Бога. И как дед не видит, не хочет, не может видеть

"доброго Бога", так и мальчик всё более замечает то, что исходит от "злого". Зло становится для Алёши

Пешкова онтологичным миру, самосущим "божественным" началом. Да и "добрый" Бог бабушки тоже не

абсолютно добр. Но главное. Он не всесилен.

Он жалеет, конечно, людей, но ведь жалость, как утверждает горьковский Сатин ("На дне"),

унижает людей. Отрицательное отношение к жалости герой трилогии воспринял в юности. Ему это

вразумительно разъяснил будочник (полицейский) Никифорыч:

— Жалости много в Евангелии, а жалость — вещь вредная. Так я думаю. Жалость требует

громадных расходов на ненужных и вредных даже людей. Богадельни, тюрьмы, сумасшедшие дома.

Помогать надо людям крепким, здоровым, чтоб они зря силу не тратили. А мы помогаем слабым, —

слабого разве сделаешь сильным? От этой канители крепкие слабеют, а слабые на шее у них сидят. Вот чем

заняться надо — этим! Передумать надо многое. Надо понять — жизнь давно отвернулась от Евангелия, у

неё — свой ход.

Этот апостасийный прагматизм подтвердил позднее один из "учителей" Алексея Пешкова,

недоучившийся студент Баженов: "Рассуждая последовательно — необходимо признать борьбу благим

законом жизни. И тут ваш полицейский прав: если жизнь — борьба, жалость — неуместна". Алексей и сам

был уже склонен к идее борьбы — что лишь укрепило его на пути безбожия. Не учитывать этого, когда мы

осмысляем мировоззрение Горького, нельзя.

Конечно, здесь нужно делать поправку на особенности детского восприятия. Но всё же: "добрый"

Бог юного героя "Детства" (равно как и "злой"), антропоморфен, это даже не Бог, а просто

сверхмогущественный человек, которому жалко всех людей, столь скверно живущих, да помочь им он

бессилен (или не успевает, как позднее уточнил мужик "праведник" Изот). Вот наказать кого-нибудь — это

можно.

Двоебожие героя трилогии, пока он ещё жил религиозными представлениями, как бы

подтверждалось и укреплялось жизненным опытом.

Не вина, а беда мальчика в том, что у него не случилось рядом доброго мудрого наставника в

духовных вопросах. Жизнь его и впрямь была нелегка, но сходные обстоятельства вырабатывают в людях

порою очень несходные характеры и несходное восприятие мира. Дело не в том, как невольно грешил

живший "в людях" отрок и как он жаловался на нелёгкую жизнь свою, а в самом отношении автора ко всей

той жизни, в отношении взрослого человека, наложившемся на все его детские воспоминания. По сути,

трилогия Горького есть рассказ об освобождении человека от веры и рассказ, окрашенный не сожалением,

а сочувственным одобрением такого "освобождения".

3

Заметить дурное в жизни — не требует особого таланта. Главное не то, что человек видит зло, а что

это рождает в его душе.

Автор показывает, как постепенно вырабатывается в его лирическом герое настроение своеволия и

бунтарства. Мы видим, как бес злобы завладевает душою ещё неокрепшего в жизни человека. Все тяготы

жизни, которые он так обострённо подмечал вокруг себя и со злобою воспринимал, формировали в нём

характер весьма своеобразный. Недовольство миром и людьми рождало в нём "желание колотить по

грязным башкам поленом". Позднее заглавный персонаж очерка "В.И.Ленин" (1924-1930) будет говорить:

"А сегодня ... надобно бить по головкам, бить безжалостно..." Кажется, автор не мог ему в том не

сочувствовать.

Злоба и желание колотить по головам — проявление не-терпения. Они — и следствие его, и

причина его: ибо пребывают с ним в порочном круге причинно-следственных связей.

"Начиная понимать, что думы о жизни не менее тяжелы, чем сама жизнь, я порою ощущал в душе

вспышки ненависти к упрямо терпеливым людям, с которыми работал. Меня особенно возмущала их

способность терпеть..."

Отвержение терпения, презрение к терпению — один из важнейших итогов, к которому подвело

будущего писателя его раннее соприкосновение со злом, против которого он чувствовал себя беззащитным,

не догадываясь, что такою защитою может стать именно терпение.

"Я был плохо приспособлен к терпению, и если иногда проявлял эту добродетель скота, дерева,

камня — я проявлял её ради самоиспытания, ради того, чтобы знать запас своих сил, степень устойчивости