Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Тут искренность полная, хотя, конечно, уже заметен пылкий романтизм и упрощённо

очеловеченное восприятие Бога.

В поэзии Есенин часто мыслит явно привычными для него библейскими образами, которые он

воспринял с детства. Разумеется, позднее это могло быть просто укоренённой привычкой, но укоренялась-

то она в детской искренности несомненно.

Если это ложь, то он и во всём должен лгать. Позднее он мог переосмыслить себя, даже оболгать,

применяясь к новому времени. Отвержение прежнего, когда-то близкого сердцу, — часто случается.

Как и многие, едва ли не каждый хоть в малой мере, Есенин испытывал в юности сомнения. И о том

он сам говорил: "Рано посетили меня религиозные сомнения. В детстве у меня были очень резкие

переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до желания кощунствовать и

богохульничать".

Прелестная мечта о земном рае, жившая издавна в народе, соединялась в творчестве Есенина с

интеллигентскими хилиастическими стремлениями, под соблазн которых он подпал. Но он и за детскую

веру свою пытался удержаться. Это рано привело к раздвоенности его души. Представляется правдою его

сопротивление тому, что разъедало в нём веру, отвращало от прежде близкого сердцу.

Город, с его порабощающей цивилизацией, слишком сдавил хрупкую душу молодого поэта, да ещё

в том возврате, когда на волю тянет от старых "цепей" к любому разгулу (то есть к новым цепям — но это

позднее начинает понимать человек, да и то не всякий). Есенин был ещё и чуток: сразу ухватил, что пойдет

на потребу толпы. Он явился к будущим поклонникам как ряженый. Прикинулся мужичком-самородком,

наивненьким в своей одарённости. Так он обманул многих... И начал подлаживаться, выдавая то, что

ожидали. Но он был талантлив. Даже Сологуб, высмотревший, по свидетельству Г.Иванова, в натуре

Есенина "адское самомнение и желание прославиться во что бы то ни стало", рекомендовал есенинские

стихи к печати, найдя в них "искру". Кажется, таланту без вспомогательных ухищрений трудно пробиться

сквозь всю фальшь, которою всегда окутано искусство. Есенин и пустился трюкачить.

В религиозных стихах его начинает чувствоваться нарочитость и фальшь. Таковы стихотворения

"Исус-младенец" (1916), "То не тучи бродят за овином..." (1916), "Не от холода рябинушка дрожит..." (1917)

Воспроизведение евангельских образов в реалиях крестьянского быта чрезмерно сусально, слащаво. Все

эти фальшивые напевы "О том, как Богородица, // Накинув синий плат, // У облачной околицы // Скликает в

рай телят", — достаточно притворны.

Мир раннего Есенина, если воспринимать со стороны, кажется почти ненарушимо гармоничным.

Душа поэта бытует в изменяющемся, подвижном и оттого влекущем к себе и вечном мире. Но стоит

вглядеться пристальнее, и увидишь, что в этом движении, смене обликов и состояний есть и переход к

неживому, уходящему, исчезающему. Это слишком отзовётся в позднем творчестве, но становится

заметным и в совсем молодых стихах. Появляются первые трещинки в кажущейся целостности

мировосприятия, колеблется нравственное постоянство. Вдруг оказывается: смерти, гибели нельзя

противиться, как бы ни была прекрасна жизнь. И появляются первые робкие мотивы отвержения веры — в

разбойной доле.

Тут у Есенина отчасти видна подражательность, подлаживание под старые шаблоны. Но всё же...

Вскоре тот же мотив повторяется: в знаменитом стихотворении "В том краю, где жёлтая крапива..." (1915).

Сердцем чист... То есть — блажен? И в этом "блаженстве" — бесовская тяга...

А год спустя — уже слишком знакомое по поздним стихам:

Устал я жить в родном краю

В тоске по гречневым просторам,

Покину хижину мою,

Уйду бродягою и вором.

--------------------------------------

И вновь вернусь я в отчий дом,

Чужою радостью утешусь,

В зелёный вечер под окном

На рукаве своём повешусь.

Но это ещё заигрывание с новой щекочущей темою, баловство. А вот баловство ли — отвержение

родины, ощущение своей чуждости ей?

Не в моего ты Бога верила,

Россия, родина моя!

Ты, как колдунья, дали мерила,

И был, как пасынок твой я.

Если тут и игра, то опасная. И предчувствию "паденья рокового", которым завершается это

стихотворение, написанное в 1916 году, менее чем через девять лет предстоит сбыться.

Но пока он хочет прозреть обновлённую жизнь — райский град Новый Назарет, впервые названный

в стихотворении "Тучи с ожереба..." (1916), а затем утверждённый в "Певущем зове" (апрель 1917),

восславленный как символ обновляющейся жизни. Надежда на земное обновление и счастье соединяется с

евангельским видением мира. Облик будущего навязывается как рай на земле. Новый Назарет — одна из

наивных форм обыденных для той поры хилиастических мечтаний. И, кажется, искусственно

сконструированный образ. Скоро образ Нового Назарета преобразуется в идею Инонии, в стилизацию под

народную утопию в кощунственно-богоборческом толковании.

Мы видим, как начинают мешаться образы, мешаются мысли, близка уже смятенность. В слишком