Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Христос знал, что Его ждёт. Иешуа такого знания лишён, он простодушно просит Пилата: "А ты бы

меня отпустил, игемон..." — и верит, что это возможно. Пилат и впрямь готов был отпустить нищего

проповедника, и лишь примитивная провокация Иуды из Кириафа решает исход дела к невыгоде Иешуа.

Поэтому, по Истине, у Иешуа нет не только волевого смирения, но и подвига жертвенности.

У Иешуа нет и трезвой мудрости Христа. По свидетельству евангелистов, Сын Божий не был

многословен перед лицом Своих судий. Иешуа, напротив, чересчур говорлив. В необоримой наивности

своей он готов каждого наградить званием доброго человека и договаривается под конец до абсурда,

утверждая, что центуриона Марка изуродовали именно "добрые люди". В подобных идеях нет ничего

общего с истинной мудростью Христа, простившего Своим палачам их преступление.

Иешуа же не может никому и ничего прощать, ибо простить можно лишь вину, грех, а он не ведает

о грехе. Он вообще как бы находится по другую сторону добра и зла.

Тут можно и должно сделать важный вывод: Иешуа Га-Ноцри, пусть и человек, не предназначен

судьбой к совершению искупительной жертвы, не способен на неё. Это — центральная идея

булгаковского повествования о бродячем правдовозвестителе, и это отрицание того важнейшего, что несёт

в себе Новый Завет.

Иешуа слаб, потому что он не ведает Истины. Вот центральный момент всей сцены между Иешуа и

Пилатом в романе — диалог об Истине:

"Что такое Истина?" — скептически вопрошает Пилат.

(Христос здесь безмолвствовал. Всё уже было сказано, всё возвещено. И что было говорить тому,

кто стоял перед Истиной — и не видел ничего в духовной слепоте своей.)

Иешуа необычайно многословен. Но всё его многоречие сводится к заурядному сеансу

психотерапии, к излечиванию игемона от головной боли. Мудрец-проповедник на поверку оказался

средней руки экстрасенсом (выразимся по-современному). Нет и никакой скрытой глубины за теми

словами, никакого потаённого смысла. Истина оказалась сведённой к тому незамысловатому факту, что у

кого-то в данный момент болит голова.

Нет, это не принижение Истины до уровня обыденного сознания. Всё гораздо серьёзнее. Истина, по

сути, отрицается тут вовсе, она объявляется лишь отражением быстротекущего времени, неуловимых

изменений реальности. Иешуа всё-таки философ. Слово Спасителя всегда собирало умы в единстве

Истины. Слово Иешуа побуждает к отказу от такого единства, к дроблению сознания, к растворению

Истины в хаосе мелких недоразумений, подобных головной боли. Релятивизм, плюрализм... — как ни

назови. Он всё-таки философ, Иешуа. Но его философия, внешне противостоящая как будто суетности

житейской мудрости, погружена в стихию мудрости мира сего.

Поэтому-то нищий философ сводит под конец все мудрствования не к прозрению тайны бытия, а к

сомнительным идеям земного обустройства людей. Иешуа предстаёт носителем утопических идей

социально-политической справедливости:

"В числе прочего я говорил, — рассказывает арестант, — что всякая власть является насилием над

людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек

перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть".

В словах Иешуа — отзвук хилиастической ереси.

Ничего оригинального в такой интерпретации учения Христа нет. Но важно, какую цель ставил

перед собою автор, так искажая Того, Кто учил, что Царство Его не от мира сего (Ин. 18,36).

Роман Булгакова посвящен вовсе не Иешуа, и даже не в первую очередь самому Мастеру с его

Маргаритой, но — сатане. Воланд есть несомненный главный персонаж всего произведения, его образ —

своего рода энергетический узел всей сложной композиционной структуры романа. Главенство Воланда

утверждается изначально эпиграфом к первой части: "Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно

совершает благо".

Слова Мефистофеля, вознесённые над текстом романа, призваны выявить своего рода

диалектичность, а точнее амбивалентность дьявольской природы, якобы направленной в конце концов на

сотворение добра. Претензия, требующая осмысления. Сатана действует в мире лишь постольку, поскольку

ему дозволяется то попущением Всевышнего. Но всё, совершающееся по воле Создателя, не может быть

злом, направлено на благо творения, какой мерой то ни меряй, становится выражением высшей

справедливости Господней. "Благ Господь во всем, и щедроты Его на всех делах Его" (Пс. 144,9). Поэтому

зло, исходящее от дьявола, преобразуется во благо для человека, благодаря именно Божьему попущению.

Господнему произволению. Но по природе своей, по дьявольскому изначальному намерению, оно

продолжает оставаться злом. Бог обращает его во благо — не сатана. Поэтому, утверждая: "Я творю

добро", — служитель ада лжёт, присваивая себе то, что ему не принадлежит. Бес лжёт, но то в природе его,