Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Моцарт просто не сознаёт, простодушно поднимая стакан с ядом за здоровье своего убийцы. Вот это

расхождение между художественным постижением истины и обыденно-житейским непониманием её в

реальном проявлении, между эстетическим и рациональным мышлением — поразительно у художника. Это

вообще один из парадоксов искусства.

И не то ли произошло с самим Пушкиным, когда он создавал третью из "Маленьких трагедий" —

"Каменного гостя".

Пушкин обратился здесь к образу, слишком известному в европейской литературе. Но русский поэт

подчёркнуто отстранился от установившегося расхожего понимания характера Дон Жуана: поэт недаром

назвал своего героя Дон Гуаном, и замена одной лишь буквы (соответствующая, заметим, фонетическим

законам европейских языков) говорит небезразличному восприятию о многом. Дон Гуан у Пушкина не

развратник, губящий себя беспорядочной погоней за наслаждениями, — он человек по-своему

нравственный, хотя его мораль не всегда соответствует Заповедям, он несет в себе индивидуальность

ренессансного склада, он полон жажды жизни, но и глубокой неудовлетворенности своим бытием. Дон

Гуан ищет не новых и новых наслаждений, а — идеал, постоянно ускользающий от него. Он склонен

искренно сочувствовать своим "жертвам", жажда жизни у Дон Гуана омрачена печалью и склонностью к

рефлексии. Дон Гуан изображён в тот момент, когда он начинает задумываться и близок к раскаянию.

Кажется, Дон Гуан обретает наконец свой идеал — в Донне Анне.

Трагедия в том, что героя ждет возмездие в тот момент, когда он готов встать на путь исправления:

но совершённое в прошлом зло не отпускает своего совершителя.

Во всех своих действиях Дон Гуан рассчитывает только на себя, собственная воля для него закон и

абсолют. Поэтому он не страшась, даже с долею цинизма, бросает вызов судьбе, приглашая статую

Командора встать на страже его свидания с Донной Анной.

При всём отличии от предшественников, всех прежних Дон Жуанов, пушкинский герой сходен с

ними еще в одном: он безбожник, он обуян безверием.

Дон Гуан не достоин своего идеала потому, что не наделён прежде всего целомудрием. Отсутствие

целомудрия (в расхожем понимании этого слова) всегда отражает отсутствие цельной мудрости у человека,

может быть, даже в начатках ее. Это проблема общечеловеческая.

Это и проблема самого автора. Пушкин — тоже своего рода Дон Жуан. Точнее — Дон Гуан.

"Каменный гость" произведение для него автобиографичное, в значении поверх конкретного смысла слова.

Создавая "Маленькие трагедии", поэт также находился накануне обретения своего идеала Мадонны, в

надеждах и сомнениях о личном счастье и покое. Как и Дон Гуан.

Отягчённый многотяжкою греховностью, Дон Гуан не способен обрести счастье в тот самый

момент, когда он как будто близок к нему. Статуя Командора — традиционный в произведениях о Дон

Жуане символ карающей судьбы — и есть свидетельство такой неспособности главного героя.

Пушкин близок к пониманию прежних увлечений как измены долго не обретаемому идеалу. На

эстетическом уровне он ощутил это слишком ясно, как и его Моцарт, предрекший в музыке собственную

гибель, а в пространстве реальной жизни так ли уж важно, кто осуществит акт возмездия, каменная статуя

или невнятный, но живой кавалергард Жорж Дантес... Собственно, Дантес покушался на то, что Пушкин

позволял себе и совершал по отношению к иным не только дальним, но и ближним своим.

Готовясь к повороту в своей судьбе, Пушкин осмыслял в Болдине трагическую участь Дон Гуана.

На иного рода размышления и предчувствия подвигала поэта, не менее угрожающая реальность —

надвигающаяся холера. В одном из писем он назвал ее чумою, да и неразличимы эти две напасти на уровне

поэтическом. Вокруг — губительная чума. А в воображении возникает парадоксальный образ, отразивший

раздумия над разрушительным действием безверия в сообществе человеческом: "Пир во время чумы".

Чума есть торжество и пиршество смерти, которая неотвратимо напоминает о себе. Память о

смертном часе вообще слишком важная духовная ценность, чтобы ею пренебрегать. Преподобный Иоанн

Лествичник писал:

"Как хлеб нужнее всякой другой пищи, так и помышление о смерти нужнее всяких других деланий.

Память смерти побуждает живущих в общежитии к трудам и постоянным подвигам покаяния и к

благодушному перенесению бесчестий. В живущих же в безмолвии память смерти производит отложение

попечений, непрестанную молитву и хранение ума. Впрочем, сии же самые добродетели суть и матери и

дщери смертной памяти".

И еще — точно комментарий к трагедии Пушкина:

"Живая память о смерти пресекает невоздержание в пище; а когда сие пресечено со смирением, то

вместе отсекаются и другие страсти".

И вообще Святые Отцы посвятили этому духовному состоянию многие наставления. Признаемся,

что по слабости нашей мы не живём непрерывно с таковым памятованием. Но среди торжества смерти —

можно ли о ней забыть?