Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

В воображаемом пространстве романа-наваждения выстраивается пирамида, уходящая вглубь (а не

ввысь) бытия, но так, что погружение внутрь неожиданно выносит исследователя вовне, в сферы,

обнимающие всё, что представлялось прежде всеобъемлющим. Погружение в микромир приводит к

обнаружению себя в макромире. Этому соответствует помещённое в роман рассуждение о замкнутой на

себя физической модели вселенной. Так утверждает дьявол Шатаницкий, но таков и опыт ангела Дымкова.

Важно, что Дымков постигает всё это из чистой тяги к знанию, тогда как дьявол имеет и цель,

изучив всю иерархическую пирамиду, бросить вызов Главному — заменив человеческую живую веру и

даже безверие верой зрелости, состоящей "в более жестоком антагонизме с наивной и всесильной верой

детства, чем самый атеизм". Иными словами: вера должна быть разрушена рациональным началом, только

облекающимся в оболочку религиозности, но по сути становящимся верой в математические и физические

абстракции.

Секрет в том, что во всех этих самозамкнутых пирамидах нет подлинной вершины: абсолютная

величина одной пирамиды тут же оказывается абсолютной малостью другой. Поэтому у ангела становится

бессмыслицей то, что истинно у отца лжи.

Леонов выводит своё познание к давней проблеме противостояния веры и рассудка. Но в пирамиде

романного пространства он оставляет эту проблему туманно неопределённой. В созданной им системе

теряет смысл любая иерархия и любой вопрос о причинах и следствиях. Всё причина всего и одновременно

всё следствие всего. Вот где кроется обоснование мысли дьявола об отсутствии Бога в бытии. Но против

кого же он тогда борется? Да против Того, Кто в одной (дьявольской) системе ничто, а в другой,

взаимопроникающей, — Всё.

Одновременно рассудок совершает переосмысление искупительной жертвы Христа: Голгофа есть

искупление собственной жестокости и несправедливости Творца к Своему творению. К такой мысли

приходит у Леонова православный священник. О. Матфей склонен приписать именно Христу вину за все

беды человечества.

Занимательно описание видения о. Матфея, "не уступающего" апокалиптическому (претензия,

однако!). С некоей колокольни о. Матфей взирает на необозримый поток человечества, покидающий

Христа и движущийся к "мечте", овеществлённой "материальными объектами" в виде "башни вавилонского

профиля" и кварталов райских небоскрёбов с весьма привлекательными подробностями жизни и быта в

них. Ясно, что "мечта" есть воплощённая богоборческая идея. (И после подъёма на вершину пирамиды

последует неизбежное падение.) Но перед этой идеей оказывается бессильным Сам Христос, вместе с о.

Матфеем взирающий на людское шествие. Положение Христа представляется священнику двойственным:

Он и совершает подвиг выше Голгофского, вдохновляя человечество на стремление к "мечте", и

оказывается ненужным этому обновляющему себя человечеству.

О. Матфею представляется всё совершающееся именно концом, "излётом", христианства: Христос

вначале предал смерти Своё человеческое естество, теперь же растворил в человечестве и Свою

Божественную природу. Вот, якобы, смысл вселенской мистерии, знаменующей космическую судьбу

христианства. Человечество устремляется к "мечте", во Христе же обретённой, и тем обрекает себя, по

тайному замыслу дьявола, на уничтожение (Вавилонская башня указана недаром).

Еретическая убеждённость священника в непременном примирении Добра со злом (ведь если

первородный грех в несправедливости Творца заключён, то что помешает это "зло" устранить?), в

восстановлении небесного единства (со включением сюда и прощения сатаны, и апокатастасиса),

"порушенного разногласиями при создании Адама", — обусловила предназначенность о. Матфея

совершить сакральный акт, знаменующий грядущее примирение Главного с бунтарями — "возглавить

генеральный момент унизительной процедуры — нищей епитрахилью накрыть посыпанную главу

коленопреклонённого дьявола — босого, во вретище, с куском символического вервия на шее". Одного не

знает батюшка: примирение мыслится вкупе с уничтожением не оправдавшего возложенных на него

надежд человека. Священнику предлагается стать спасителем мира — ценой собственной окончательной

гибели... Что ж, дьявол даже и не обманывает как будто. Только не договаривает до конца: погибнуть

суждено не только священнику, но и всему человечеству. Автор словно предупреждает это самое

человечество о возможном падении на пути "к звёздам", к чаемому благоденствию.

Последний роман Леонова — сложен, глубок и полон глубинных же заблуждений в попытках

осмыслить основы бытия. О нём можно сказать: вот блеск и нищета той литературы, которая вышла из

традиций XIX столетия, но одновременно опиралась и на опыт бездуховных исканий советской эпохи, не

сумев освободиться от них вполне.

Следует также заметить: писатель направляет мысль не по православному пути освоения Истины,