Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Но если к Богу поэт всё же испытывает молитвенное стремление, то ближнего своего он чаще

просто презирает, а то и ненавидит. Порой создаётся впечатление, что лирический герой Лермонтова

принял бы мир, когда бы он не был населен столь для него презренными и жалкими людьми. Там, где нет

человека, там всё гармонично для поэта. В стихотворении "Когда волнуется желтеющая нива..." (1837)

Лермонтов дает как бы развёрнутую картину мира Божиего, но этот мир — опять-таки "пустыня", как

понимали это слово русские люди ещё в средние века: место, пустое от людей. Столь острым ощущением

противопоставленности человека и природы обладал во всей русской поэзии после Лермонтова едва ли не

один только Бунин. Человек у Лермонтова внеположен природе, поскольку он чужд её гармонии и

заложенной в ней истинной свободе.

Поэт и обществу, которому он жаждет дерзко бросить в глаза железный стих, противополагает в

своём внутреннем мире именно обращение к природе. Он даже саму любовь к родине намеренно и резко

отграничивает от всего, что связано с человеком ("Родина"): природе он в своем патриотизме отдаёт всё же

явное предпочтение. Природе и простому народу.

Народную жизнь он знал и любил. И когда он выказывает своё презрение к человеку, он простого

человека, мужика, "народ" — к тому не относит. Как немногие, умел Лермонтов проникнуть в душу

простого человека и раскрыть её изнутри, раскрыть всю неброскую красоту её — и в том явно сказывается

чувство соборного сознания, которому он был не чужд и которое парадоксально контрастирует с чувством

замкнутости и одиночества, столь свойственным поэзии Лермонтова. Так у него всё в контрасте.

Лермонтов сделал художественное открытие, обычно сопрягаемое с именами Стендаля и Льва

Толстого: он впервые показал военное сражение не общим планом ("Швед, русский колет, рубит, режет..."),

но крупным, как бы глазами одного из его участников, простого солдата. И сколь сложным, многомерным

представляется характер этого безвестного ветерана, вспоминающего про день Бородина. Он и мудр и

простодушен, скромен и немножко хвастлив, бесхитростен и благороден, ему присущи гордость (не

гордыня!) и смирение, он простоват по мироощущению своему, готов жизнь отдать за ближних и готов

смириться перед Божией волей.

Соборное восприятие душевных состояний человеческих, тончайших внутренних движений

позволили Лермонтову раскрыть в совершенной художественной форме все оттенки святой материнской

любви в "Казачьей колыбельной песне" (1838). Глубокое религиозное чувство в основе этой любви

поражает своею силой, молитвенным смирением.

И недаром же заканчивает Лермонтов свою "Песнь про купца Калашникова" (1837) возглашением

славы народу как народу христианскому. Это не этикетная формула, не бездумная стилизация. Поэт

выводит основное качество народной жизни именно из народной веры. Всматриваясь во временную даль,

он отмечает исконно присущее русскому человеку стремление: постоять за правду до последнева. Именно

эта формула, эта мысль высвечивает смысловое содержание всей поэмы, является её энергетическим узлом.

Русский человек ради правды готов пожертвовать самою жизнью, смиренно склоняясь перед

Промыслом. Именно так поступает герой поэмы, купец Калашников, не желая неправдой купить себе

спасение от царского гнева.

"Песня про купца Калашникова" интересна не только своей формою, тонкой стилизацией,

проникновением автора в самый дух народной поэзии, — но и тем ещё, что в этой поэме Лермонтов сумел

не подчиниться, но подчинить себе романтические стереотипы, соединить романтический по природе

характер с народной правдой и христианским смирением.

В вершинных же своих романтических созданиях, поэмах "Мцыри" и "Демон", Лермонтов не

преодолел сопротивление материала, да вряд ли и ставил перед собою такую задачу, — как, впрочем, и при

работе над "Песней...", где сама народная натура героя не вместилась в привычные рамки сложившейся

формы. В этом смысле натуры и Мцыри, и Демона для романтического произведения весьма характерны,

обычны, по-своему заурядны, ибо строятся по давно известным образцам, соответствуют выработанным

клише, — и лишь могучий гений Лермонтова не позволяет заметить этой шаблонности и романтической

заурядности изображённых характеров.

2

Всё, что составляет душевный мир лирики Лермонтова, отпечатлено и в поэмах его. В иных — даже

с большей силой и страстью, нежели в стихотворениях, здесь разобранных (с большей или меньшей

подробностью). В ранних поэмах ("Черкесы", "Кавказский пленник", "Корсар", "Преступник", "Исповедь",

"Последний сын вольности", "Ангел Смерти", "Измаил-Бей", "Боярин Орша" и др.) пыл страстей порой

неистовее, чем в поздних шедеврах. Но мы задержим внимание именно на этих, самых у Лермонтова

совершенных поэмах — "Мцыри" и "Демон", т.е. на признанных вершинах русского романтизма.