Верхом на ракете

Хотя меня не укачало, я испытывал боли в спине от вытягивания позвоночника, так же как и в полетах 41-D и STS-27. К тому же я вновь отметил «эффект виагры». Каждое утро я страдал от жесточайшей эрекции, как старикашки в фильме «Кокон». И не только у меня была такая проблема. Однажды, когда прозвучала побудка и мы еще плавали в наших спальных мешках, Пепе посмотрел на меня и сказал: «Мне, должно быть, приснился классный сон о Черил! (Так он называл свою милую жену.) У меня такой стояк!»

Я улыбнулся и ответил: «И мне, наверно, тоже приснился классный сон про Черил».

Пепе засмеялся: «Черт тебя побери, Маллейн! Держись со своими грязными мыслями подальше от моей жены!»

Придет день, и прилив крови в невесомости сделает счастливым не одного космического колониста.

В то время, когда по графику у нас был последний сон в полете, я остался бодрствовать на летной палубе, чтобы впитывать космические виды — последние в моей земной жизни. Я хотел делать это под музыку и стал искать предоставленный NASA переносной проигрыватель Walkman. На это потребовалось некоторое время. Внутренние поверхности кабины были покрыты «липучками» — текстильными лентами Velcro, а ко всему, что у нас было под рукой, от карандашей до камер, от контейнеров с пищей до фонариков, были прикреплены соответствующие кусочки «репейника», чтобы можно было в любой момент зафиксировать предмет на стене. Единственная проблема состояла в том, чтобы вспомнить, где именно ты это сделал. На Земле нам не приходится искать потерянную вещь на стене или на потолке, а вот в космосе это обычное дело.

Я надел наушники и вставил в проигрыватель одну из моих личных кассет с музыкой (NASA разрешало нам брать в полет по шесть таких кассет), а затем выключил освещение кабины. Зависнув в горизонтальном положении, я развернулся животом вверх и подтянулся вперед, пока моя голова не приблизилась вплотную к переднему окну кабины. Этому трюку научил меня Хэнк Хартсфилд в полете 41-D. Сам «Атлантис» летел в положении потолком к Земле, и принятая мною ориентация позволила смотреть вниз, на Землю. Правда, при этом мое тело терлось о потолочную приборную панель, на которой находились некоторые очень важные для полета шаттла тумблеры, однако мне не приходилось беспокоиться о том, чтобы случайно не щелкнуть одним из них. Все переключатели были оснащены двумя металлическими ограничителями по бокам, так чтобы их можно было сдвинуть, лишь ухватив большим и указательным пальцами.

Прелесть моего положения заключалась в иллюзии, которую оно создавало. Я сумел продвинуть голову настолько далеко вперед, что все элементы кабины шаттла остались позади и ничто не перекрывало вид на Землю. В памяти всплыли воспоминания о плавании с трубкой в Эгейском море и о том, как я наблюдал подводную жизнь через стекло маски. Как и тогда, сейчас мне казалось, что я стал частью той среды, в которую погрузился, а не просто внешним посетителем. Уравновесив тело с помощью кончиков пальцев, я завис на месте, не имея никакого контакта с «Атлантисом», и от этого усиливалось ощущение, что я — космическое существо, а не астронавт, запертый в машине.

Под звуки «Оды к радости» Бетховена я смотрел, как моя планета медленно движется подо мной. Но на этот раз я видел ее так, как никогда прежде. И дело даже не в том, что наша орбита была сильно наклонена по отношению к экватору, она была еще и одной из самых низких в истории шаттлов. Мы шли на высоте всего 210 километров над Землей{95} — это примерное расстояние от центра Нью-Йорка до восточной оконечности Лонг-Айленда или от Лос-Анджелеса до Сан-Диего. На такой высоте планета была чрезвычайно близка, и я мог наслаждаться новыми деталями ее суши, моря и неба.