Вернадский. Дневники 1917-1921.

Всего как-то захватила работа над живым веществом, которую я обдумываю, передумываю и перерабатываю, и мысль об окружающем. Но писать могу только о живом веществе, так как едва заканчиваю к вечеру и уже нет охоты и энергии писать в связи с текущим моментом. А надо бы! Не успеваю делать записи в дневнике и едва иногда набрасываю мысли в связи с переживаемым моментом. Чувствую иногда, что надо это делать и надо смело выступить в борьбу за дорогие идеалы— а между тем все поглощает мысль о живом веществе. Здесь все новое и новое открывается передо мной, иногда мне кажется, что я не совладаю с темой, но общий скелет работы все двигается дальше, рукопись уже достигла больше 430 страниц ⁴⁶ и хотя книги, нужные мне, имею только случайные – работа все-таки упорно и определенно идет. Мне ясно, что я захватываю многое в совершенно новом свете и, если мне удастся разработать так, как хотел бы, то получится работа, имеющая значение, ибо она дает новые вопросы для научной работы. Странно, как по мере углубления работы вновь возрождаются старые воспоминания о мыслях, чтении и мечтаниях как раз в этой области еще далекой молодости. И теперь это все синтезируется.

Читаю с глубоким интересом Достоевского. Открывается передо мною как бы новый мир. Хочется быть близко великого творчества русской нации. «Белые ночи», «Маленький герой», «Записки из Мертв[ого] дома», «Игрок»; на втором месте «Неточка Незванова», «Бедные люди» и рядом целая масса сырого и малоудачного, среди которого местами блещут отдельные места, как в «Хозяйке» или «Селе Степанчикове». Теперь начинаю «Униженные и оскорбленные» (IV т.).

Вчера прочел Прянишникова – «Химия растений» (II, 1914) ⁴⁷, читал Менделеева, Шарпа, Монье (Кватроченто) ⁴⁸.

Полтава вся в нервном настроении. Попытки грабежей задержаны. Но Дамоклов меч висит над обывателем. Обе стороны боятся. К нам переселяется семья рабочего-ж[елезно]д[орожника], примыкавшего к большевикам, опасающегося украинцев. Все главные деятели большевиков давно бежали. В доме Любощинских бежал врач, оказавшийся на службе большевиков, что он тщательна все время скрывал, оставив здесь семью, как бы в безопасности. По-видимому, погром Полтавы обезопашен опасением, что он перебросится на евреев. Обыватель этим объясняет заботу большев[истских] войск о прекращении грабежей, т. к. среди лидеров большевиков много евреев. По видимому, и на рабочих собраниях выставляется или, вернее, выдвигается бессознательно этот элемент, когда указывается, что рабочим нечего бояться погрома буржуазии.

Сегодня утром сценка – характерная. Из занятого солдатами (большевиками) Зем[ельного] банка группа солдат, молодых, откормленных, хорошо одетых. Один с биноклем (на вид театральным, должно быть, краденым), волнуется радостно и кричит на другую сторону проходящему: – Дядько, продай. Ну – ма... спирт думаю... Дядька не продал.

Яркий идеал сытых свиней: обжорство, пьянство, зрелища, свадьбы. Чисто буржуазный – но без труда. Безделье царит. Семечки, театры, кинематографы, хироманты, внешний лоск, грабят, где можно, трусость перед вооруженными и смелость перед безоружными.

Тяжела социалистическая революция своим насилием и неравенством. Несоциалисты — парии и илоты в государстве. Гражданские права, не только политические, являются привилегией граждан, определенным образом думающих. Борьба идейная должна вестись с социализмом.

Сегодня известие о бомбардировке Парижа. Из 100 километров⁴⁹. И успех немцев на зап[адном] фронте. Неужели возможна их победа?

Город полон слухов. Идут столкновения большевиков и с крестьянами. Опять чувство полной власти всяких грабителей. Разоружена самоохрана. Последние газеты нами получены от 19.II. Даже Харьковские (большевистские и комические левых с.-р.) уже несколько дней не продаются. Мы отрезаны от всего. Местная газета – социалистическая «Наша мысль», очень бедна информацией и не отвечает современному моменту, благодаря своей узости ⁵⁰. Живешь все время, чувствуя насилие.

18/31.III.[1]918, утро.

Воскр[есенье]

Третьего дня в пятницу пришли немцы. Случилось то, что еще полгода назад не могло предвидеть самое пылкое воображение. С самого утра часов до 3–4 была перестрелка; снаряды падали на город, и есть убитые и пострадавшие дома. Утром в пятницу, когда уже слышалась канонада, я вышел на улицу и узнал по дороге о том, что немцы в Полтаве. О том, что немцы и гайдамаки⁵¹ здесь, бабы, возвращавшиеся с базара или туда шедшие, сообщали с радостью. Обыватель и город приняли пришествие немцев с облегчением и ожидают, очевидно, от них порядка, спокойствия...

С Ниночкой мы пришли в земство, занятий, оказалось, нет – вернулись среди обстрела, но всюду оживление и спокойствие, масса любопытных и гуляющих. И все это время. А между тем снаряды попадали-таки в некоторые части города; есть разрушенные или, вернее, сильно пострадавшие дома, раненые, убитые. Немцы производят большое впечатление своей организованностью, высокой дисциплиной... Гайдамаков мало, и войско это подозрительное.