Вернадский. Дневники 1917-1921.

У Долг[орукова] был Четвериков, здешний священник. Архиерей ухаживает за большевиками (из страха?), разрушил попытку союза приходских организаций: послания Тихона³⁰ не читаются по его приказу. Жизнь церкви им сознательно заглушается.

Здесь тревожно. Назначенное на 10.III избиение интеллигенции не произошло. Трагическая судьба чехословаков. Они наиболее дисциплинированные силы у большевиков. Социалисты чехов убедили не присоединяться к большевикам, но друг другу не доверяют.

Здесь до 30 000. Они кое-где поддержали большевиков, заняв Лубны (где большевики казнили город[ского) голову, председателя) гор[одской] думы и т. д.) и т. п. Теперь определенные известия, что им удалось добиться пропуска во Владивосток. Начало серьезной розни Рады в австрийской слав[янской] политике³¹. Большевики сейчас грабят население – штрафы с домовладельцев под разными предлогами, напр[имер], Семенченко и Саков по 75 р. безработным – за «уборку» улиц – уборка представляла фикцию. Семенченко 500 р. за кучу навоза на дворе. Сперва не хотели платить: их арестовали, отпустили на ночь по домам. Анна Андр. [Семенченко] сидела вместе с какой-то еврейкой – домовладелицей. Та говорит – смотрите, все наши сморчуны, ваших нет. Так это нам тяжело. Действительно, всем распоряжаются евреи 15—25 лет – очень наглые и грубые. Среди населения все растет антисемитское настроение.

Хочется писать о вопросах политич[еских], и внутренняя работа идет – но мешает моя работа над жив[ым] вещ[еством]. Думаю выход: если победа демократии – европ[ейско]-азиат[ские] штаты (федерация России, Балк[ан] и Австро-Венгрии); если победа Германии – организация реванша.

Надо написать о Шингареве в Тамб[овское] з[емство], об исследованиях] Полтавск[ой] губ[ернии].

Очень серьезен продовольственный вопрос. Погода начинает быть очень неблагоприятной для урожая. Ясно становится, что крестьяне не посеют помещичьи земли: инвентарь исчез, знание и большая тревога среди самих крестьян – неуверенность. Мне кажется, что если Германия не организует здесь посева – это будет показателем такой же слабости, которая дает надежду на будущее³².

2/15.III

Вчера написал Сергею [Ольденбургу], Е. Д. [Ревуцкой].

Работал над жив[ым] вещ[еством ]. По мере углубления в вопрос являются все новые и новые задачи, новые трудности и сомнения. Иногда мне кажется, что обхват и углубление темы не по силам.

Читал Шарпа, Гертнера³³, Кареева, Труды Xарьк[овского] об[щества] ест[ествоиспытателей] 1909 – 1910 ³⁴ (статьи Савенкова³⁵, Арцишевского, Талиева³⁶ и др.), биогр[афию] Достоевского Миллера ³⁷ и начал Достоевского («Бедные люди»). Как ни странно, я Достоевского совсем мало знаю и читал далеко не все. Гимназистом кое-что читал, начинал студентом и потом не мог возвращаться. Лишь «Пр[еступление] и на[казание]» произвело на меня сильное впечатление и отдельные места «Карамазовых» и «Подростка», которого и не кончил. Сейчас мне хочется вчитаться в создания великого писателя, который при всем пессимизме так сильно верил в духовную мощь русского народа, проникая очень глубоко в его сущность. Надо сказать, что такие великие художники, отыскивая вечное человеческое в своем народе, не имеют элементов сравнений \2 слова нрзб\, им чужды – в той же по крайней мере степени сравнений – чужие народы. А между тем все обуславливается таким сравнением. Это верно даже для таких писателей, как Гете. Даже при его эрудиции в его греках мы видим общечеловеческие черты и перенос событий в древнюю эпоху не меняет дела, а, наоборот, сравнение исчезает. Надо читать писателей каждого народа, современников.

Вчера в здешней плохенькой социалистической газете «Свободная мысль» помещены воспоминании о 1 марта 1881 г. Праск. Сем. Ивановской³⁸. Воспоминания не очень интересны, но они меня перенесли как-то в это самое былое время. И прочел я их только из-за того, что знаю П[расковью] С[еменовну]. Как странно сейчас, в каких-то отделенных временем образах вспоминать это прошлое, среду, в которой жил и из которой сейчас почти никого нет в живых. Это не воспоминания, а воссоздание прошлого, в котором, наверно, есть черты и элементы, в нем не бывшие. Прошло 37 лет, я был юношей. Из того круга людей, которые собирались у нас и горячо судили и обсуждали события - кто жив? Кругом умершие. Отец и мать, родные: Л. К. Вульфорт, В. И. Ребиндер, А. А. Кун, А.А. Неелов, Константиновичи, С. А. Короленко, Марковские и знакомые – из которых сейчас вспоминаю, как обычных в это время, А. И. Ниновича, Н. Д. Похитонова – а затем ряд офицеров, товарищей кузенов и кавалеров на обычных в нашей семье вечерах (Монастырский, Дараган, Воронов и т.д.) и ряд дам и барышень...