Читаем Вернадский. Дневники 1917-1921. полностью

В день убийства39 приехал Саша Неелов прямо к нам, он был на месте убийства, еще когда был там царь, сейчас, в слезах и в волнении: разговоры семьи не были сочувственны— но я еще сейчас помню, как Саша говорил о жестокости убийства. Вечером были гости и были веселы, мне кажется, некоторые поздравляли друг друга. Но отец был взволнован и задумчив... Как в тумане помню себя. Меня неприятно поражала радость у б и й с т в у, но я согласно всем считал, что это факт положительный. Террористы были мне чужды идейно, благодаря стремлению к убийству, и героизм их поступков мной не чувствовался, хотя в среде нашего дома он встречал и сочувствие, и поддержку. Вскоре появились газеты и прокламации и отражались дни колебании Александра III, которые сильно чувствовались петрогр[адским] обществом.

Затем все присмирело, ушло в себя и началась реакция. У нас в доме это усложнилось ударом отца и его болезнью – но я все это переживал тогда, т.к. и В.И. [Ребиндер] и Н. Д. Похитонов – оба члены террористических групп ухаживали, дежуря ночи, за отцом...

Известия об условиях мира, <пришедшее> в Моск[овскую] губернию, произвели здесь на многих тяжелое впечатление. У многих полное отчаяние...40

Сейчас ухудшилось в деревнях. В Шишаки и Ереськи 41 наехали из Петрограда и фронта матросы и солдаты, вооруженные, терроризируют население и говорят об отобрании дач в пользу «бедных». Приехавший из Шишаков знакомый крестьянин говорит, что настроение под их влиянием так изменилось, что едва ли летом можно будет жить.

6/19.III.[1]918

Вчера вечером распространился слух о полном поражении большевиков у Ромодана42, о том, что они уходят и бегут и что они выпустили из тюрем воров и анархистов. Самоохраны взволновались и усиленно собрались. В действительности все преувеличено – но ясно, что их дни кончаются. В общем они здесь встречают очень озлобленное отношение.

Однако за ними е с т ь люди, малознающие, невежественные, верящие им и страстно желающие того, что они обещают. Переводят это все на более реальный вид, дать от более имущего менее имущему, который будет жить так, как жил более имущий. Вместо одного буржуя будет несколько более мелких и еще худших. Печальная роль социализма, который исчез при этой перестановке.

Обыватель начинает задумываться и о немце. Он ему обеспечит безопасность от убийств, насилий, явных грабежей – но затем? Тяжелое придется переживать и в связи с украинизацией. Корней идейного сочувствия нет; традиция прервана; будет связана с такой же изменой родине, как и большевики, и чувствоваться как насилие. Русская культура, если она, как мне кажется, будет развиваться интенсивно – может не бояться насильственной украинизации. Едва ли можно сейчас создать здесь что-нибудь очень прочное.

Работаю над жив[ым] вещ[еством]. Переживаю период критики и сомнения: очень много надо работать, чтобы добиться результатов. Чувствую, сколько еще надо делать. Но вместе с тем сейчас надо особенно не бросать творческой работы.

Хочется углубиться в критику современного, искание выхода. Несомненно, больше всего мешает сделать это моя работа над живым веществом. Сегодня был в большев[истском] книжном магазине, чтобы купить кое-что по текущей литературе. Впечатление огромной пропаганд[истской] деятельности: заваливают народ этой литературой. Истратили миллионы. Как злой гений.

Читаю сплошь Достоевского, и в сущности впервые! И испытываю большое наслаждение от его еще первых произведений, как «Белые ночи». Мог ли он написать их п о с л е ссылки. Или вообще это мог написать только молодой. Отвечает моему мнению и чувству. Жизнь стОит, если бы даже единожды она соприкоснулась с бесконечным.

Читал издания Полт[авского] Оп[ытного] поля, Engler u[nd] Prantl. Natur. Pflanzenfam. I 43.

11/24.III.[1]918

Пишу вечером, лежа. Еще не поздно – начало 11-го. Изредка раздаются выстрелы. Вчера ожидали, что придут немцы— но большевики еще не ушли. Город полон слухами. Увезли деньги из банка. По Полтаве ездили вчера и сегодня автомобили и наполненные Красной Гвардией извощики и увозили добро. Перед уходом непрерывно идут грабежи. Говорят об увозе <трети> мильона пудов сахара из Полт[авской] губ[ернии], из Абазовки с завода Монташова секвестровали драгоценнейших лошадей-производителей14.

В населении растет ненависть к большевикам. И в то же время берет ужас, когда подумаешь, что они сделали с Россией!

Нельзя было и представить себе, чтобы было возможно то, что случилось и пришлось пережить России: попала во власть людей из Мертвого Дома Достоевского...

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное