Вернейские гачи

 - Отлично, давайте его нам. - Марселина взяла на руки чумазого малыша. - Сейчас я позову кого-нибудь из старших, они его устроят в спальне и покормят. Вы сможете его навещать когда захотите. - Она оглядела женщину. - Что, очень туго приходится?

Женщина молча кивнула.

 - Еще троих ребят хорошо бы к вам привести, - сказала она, - моих соседей Гюнаров. Его с братом тоже уволили с завода. Придрались, будто они запороли какие-то детали, и выгнали вон. А все дело в том, что Гюнары кое-что знают о Фонтенаке. О том, как он помогал бошам и здесь и в соседнем департаменте. Конечно, языки они на привязи не держат, все рассказывают, кто такой этот господин...

 - Постойте, я запишу, адрес. Может, удастся что-нибудь сделать. Я скажу Кюньо. - Марселина вынула из кармана брюк записную книжку, разбухшую от адресов, телефонов и имен: одному помочь лекарством, другого устроить на работу, третьему выдать пособие, четвертого просто подкормить...

Женщина с жадностью следила за тем, как она вписывает адрес в эту чудесную книжку: у нее была безграничная вера в Марселину. Уж если госпожа Берто записала...

 - Мой Арман упрям, как мул, - сказала она ворчливо. - Если что вобьет в голову, нипочем оттуда не выбить. Говорит, собирал подписи под Воззванием и буду собирать. Говорит, выступал, чтобы выбросить Фонтенака из правительства, и буду выступать. Добьюсь, говорит, чтобы не было больше разговоров о военных договорах, о вооружениях. Такой упрямый, страх!

В ее воркотне слышалась гордость за упрямого мужа. Вероятно, и она такая же, как Арман.

 - Так я скажу Гюнарам...

 - Клэр, - позвала Мать, повернувшись к гаражу, - выйди-ка на минутку!

Показалась Клэр, чумазая, в каких-то немыслимых штанах. В руке у нее был гаечный ключ. Она быстро глянула на женщину, на малыша, прикорнувшего у Матери на плече.

 - Понятно, - весело сказала она. - Новый птенец прилетел к нам в Гнездо, да? Только как же я возьмусь за него в таком виде? Ведь мне надо бензином отмываться. - Она закричала жалобно: - Корасон, Полина, помогите мне отмыться, полейте меня бензинчиком! Мне надо устроить на жилье нового птенца, а я не хочу его измазать!

Женщина вдруг улыбнулась.

 - Ну, госпожа Берто, уж никак нельзя сказать, что вы воспитываете белоручек, - сказала она одобрительно.

Марселина засмеялась, кивнула.

 - Да, кажется, никто так и не говорит.

ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА

Лолота прошла по дому, погасила все огни. Наступил тот тихий, темный час, о котором Жюжю написал в песне, посвященной Матери:

Тишина в долине,

Сон глаза смежил.

Ночи полог синий

Дом грачей укрыл.

 Засыпают птицы,

Темнота везде,

Лишь одной не спится

Матери в Гнезде.

Лоб твой тихо тронет

Ласковой рукой.

Сон дурной прогонит,

Позовет другой.

Тишина в долине.

Сон глаза смежил.

Ночи полог синий

Дом грачей укрыл.

Теперь было темно даже в кладовой, где Лолота обычно дольше всех сидела за счетами. И только в самом конце коридора, там, где была комната Матери, под дверью лежал тонкий золотистый лучик света, точно положили на порог волшебную палочку. Кто подымет палочку, сможет переступить заколдованный порог и найдет за дверью добрую фею, и фея сделает все, о чем мечтается...

Рамо на секунду замедлил у луча. Но тут же заставил себя постучать.

 - Ты, Гюстав? Войди! - отозвался голос Марселины.

Рамо вошел. Был он плечистый, большой, с резкими, грубыми чертами лица, седой, с пронзительными, как у птиц, черными глазами. Смуглая кожа, сверкающие молодые зубы. Не воспитатель детей, а скорее пират, морской разбойник. Грачи прозвали его Тореадором то ли за смуглоту, то ли за рассказы об Испании, где он воевал с фашистами.

Комната Матери самая маленькая в Гнезде. Белые стены. До самого потолка книжные полки, сделанные руками грачей. Смешанный запах сандалового дерева, цветов и еще чего-то неуловимо-прелестного, присущего самой Марселине. Из окон открывается вид на виноградники и пастбища, темные в этот час. На подоконнике зеленеют змеевидные амариллисы и склоняют бархатные колокольцы глоксинии. Цветы - единственная роскошь, которую позволяет себе Марселина.

Все в этой комнате-келье говорит о труде, о размышлении, о чистой, умной жизни. Со стены смотрит на входящих лицо красивого человека с высоким лбом, перечерченным у виска белым шрамом. В Гнезде знают: это Александр Берто, он погиб за Францию, казненный фашистами.

Войдя, Рамо тотчас заметил приколотый у портрета эдельвейс. Его крупные губы чуть дрогнули. Марселина сидела в низком креслице, уже переодетая по-домашнему - в пижаму. В этом одеянии она была похожа на маленького серьезного мальчика.

 - Ага, я вижу, ты на сон грядущий опять читаешь свое евангелие, - поддразнил ее Рамо.

Марселина кивнула.