Вернейские гачи

Далеко-далеко осталось детство Марселины, в доме отца - лионского адвоката, женившегося на наследнице каких-то шелковых складов Мать была высокая, надменная и мещански-скучная дама. Отец - живчик, непоседа, говорун. Родители ссорились из-за воспитания Марселины. Мать требовала, чтобы она ходила по воскресеньям в церковь. Отец - чтоб дочь воспитывали атеисткой и демократкой. Он брал Марселину с собой в маленькие кафе и кабачки, где бывал простой народ, играл там на бильярде, курил и яростно спорил с приятелями-рабочими о политике. По будням Марселина слушала эти разговоры, а в воскресенье ее посылали молиться. Она шла с подругами, у всех в руках были молитвенники, но девочки болтали о поклонниках и о том, сколько за каждой из них дадут приданого. Марселине скучно было их слушать, скучно сидеть в церкви, скучно ходить с матерью в гости к нотариусу и к директору банка или на заседания дамского благотворительного кружка. На этих заседаниях богатые лионские дамы вышивали салфеточки и диванные подушки, благопристойно пили кофе и с жаром сплетничали, а после разносили свои рукоделья по домам "нуждающихся".

Однажды дамы взяли с собой Марселину. Железная винтовая лестница привела их на верхний этаж грязного красного дома. В мансарде под железной крышей стояла тропическая жара. Полураздетая женщина с ребенком, прижатым к груди, выскочила им навстречу, бешено закричала:

 - Опять ваши салфеточки?! Безмозглые дуры, у меня молоко пропало! Мой мальчик умирает с голоду, понимаете вы это или нет?!

Благотворительницы отступали толпой, как статисты в балете. Марселина приросла к месту. Во все глаза смотрела она на женщину, на ребенка с неправдоподобной, точно скрученной шейкой. Он все вываливался из рук матери. Его, видимо, клонило к смерти, как здоровых детей клонит ко сну.

 - А ты что выпятилась? Никогда не видела, как люди с голоду подыхают, что ли? Расфрантилась и пришла сюда полюбоваться? - неистовствовала женщина. 

 - Я... я сейчас, - пробормотала Марселина.

Она кубарем скатилась с лестницы, влетела в дом знакомого доктора, тут же, по дороге, продала ювелиру свои золотые часики.

Так началось ее знакомство с жизнью, с настоящей, большой, трудной жизнью.

Не скоро поверила Жанна Крилон - женщина в больным ребенком, - что Марселина хочет быть ее другом, что она готова отдать все, что у нее есть, лишь бы спасти малыша. За Жанной последовали другие, такие же обездоленные, голодные, больные. У Марселины появились новые знакомые, новые интересы. Отец снисходительно посмеивался.

 - Что ж, посмотри, как живут люди! Это закаляет. Может, в тебе скрывается новая Луиза Мишель?

Зато мать негодовала:

 - Барышня из порядочной семьи, а водится бог знает с кем, занимается бог знает чем. Одумайся!

Наверное, Марселина не могла бы сказать, когда именно родилось в ней убеждение, что нужно искать для себя иной жизни, иной, настоящей цели. Может, в этом укрепили ее новые друзья-рабочие, а может, те книги, которые она теперь читала.

Осенью она холодно попрощалась с матерью, взяла у отца немного денег взаймы и уехала в Париж.

Город как серая жемчужина. Взлетающие над Сеной мосты, неспешно обегающая набережную уютная река. Ослепительные витрины магазинов и лачуги бедноты. Музыка ресторанов и нищие, слоняющиеся по дворам и распевающие щемящие душу песенки.

Нищета выглядела здесь, в столице, еще страшнее и безнадежнее.

Марселина поселилась в Париже там, где в ней нуждались: в рабочем квартале, среди бедноты. Отныне все, чему она училась, что узнавала, должно было служить одной цели.

Долгие, трудные годы... Преследования... Аресты товарищей... Бомбы, взрывающиеся во время собраний... Слежка... Бессонные ночи... Суды над коммунистами.

И вот в жизни Марселины появился Александр Берто.

Александр...

Марселина, как сейчас, видит его перед собой. В голубой фланелевой рубашке, чисто выбритый, непринужденный и беспечный на вид, такой беспечный, что казалось невероятным, как это он мог быть комиссаром Интернациональной бригады, командовать, руководить людьми.

В ту пору он только что вернулся из Испании, где люди сражались против фашизма. Длинный белый шрам прочертил висок Александра. В сгоревшем, еще дымящемся доме в Мадриде Александр нашел крохотного ребенка. Он закутал его в свое старое, много раз простреленное одеяло и принес к бойцам своей бригады. Бойцы назвали ребенка Корасон - что значит "сердце". Сквозь заставы и кордоны, сквозь цепи франкистов и сенегальцев Александр пробрался в Париж и привез с собой Сердце. Ни одна душа не должна была знать, что Александр Берто был в Испании и что ребенок испанец.

 - Мне нужна для ребенка мать, - сказал он товарищам, - но не просто заботливая женщина, а такая мать, которая сумела бы вырастить из Корасона настоящего человека. Чтобы это Сердце было мужественным, чистым и принадлежало народу.