Верни мне мои легионы!

Если Вар и уловил иронию в голосе раба, он оставил ее без внимания. Погрузившись в свои мысли, он продолжал:

— Я не понимаю, почему германцы не падают на колени, не бьются лбом о землю и не благодарят нас за то, что мы приняли их в империю. То, как они сейчас живут…

Наместник поежился.

— Неужели все так плохо? — спросил Аристокл. — Ты не взял меня с собой сегодня пополудни, когда посещал этот… Как они его называют, господин?

— Хутор. Они называют такую усадьбу хутором.

Вар поморщился, словно слово имело кислый привкус.

— Нет, если хочешь знать мое мнение, все не просто плохо. Все еще хуже. Гораздо хуже. Германцы и их домашний скот делят одно и то же жалкое жилище. Только германцы — а, да, и куры! — ходят там на двух ногах. А кроме них там полно четвероногих, причем порой только по количеству ног людей и можно отличить от тяглового скота.

Аристокл хмыкнул, подавил смешок, хмыкнул снова и, не выдержав, открыто рассмеялся.

— Хорошая шутка, господин.

— Шутка! По-твоему, я шучу? Клянусь богами, хотел бы я, чтобы это было шуткой. Принеси мне с кухни вина, ладно? Может, оно отобьет тот гадкий привкус, который до сих пор у меня во рту, — сказал Вар.

— Конечно, господин.

Аристокл поспешно удалился и вернулся в шатер с двумя чашами вина — для наместника и для себя.

Вар ничего не сказал по этому поводу: разве не естественно, что раб сам о себе заботится? Совершив небольшое возлияние на жирную германскую почву, наместник спросил:

— Так на чем я остановился?

— На том, что ты видел в усадьбе, господин.

Аристокл не стал лить вино на землю, решив приберечь все, что раздобыл, для себя.

— А, да, верно. Правильно. Так вот, там все живут вместе, вповалку, хотя меня уверяли, будто тамошний хозяин — один из самых богатых варваров в округе. Несчастный дикарь! Правда, они явно не голодают — ни он, ни его люди. А кроме того…

— Наверное, они твердят о своей любви к свободе, — предположил Аристокл, скорчив презрительную гримасу. — Должен сказать, варварам вообще свойственно переоценивать свободу.

— Вот как? — пробормотал Вар, подумав, что в дни величия Греции ни один эллин не ляпнул бы подобной глупости. — Значит, ты бы отказался от свободы, если бы я тебе ее предложил?

— Я уверен, что ты предложишь мне ее, господин, — в своем завещании, — ответил Аристокл. — Я надеюсь, что благодаря богам это время наступит не скоро. А до той поры я доволен своей судьбой. Хотя не могу не признать: раб, которому не повезло иметь такого доброго и щедрого господина, может думать иначе.

Конечно, рабы склонны к лести. У раба, скупящегося на лесть, господин может оказаться вовсе не таким уж добрым и щедрым. Впрочем, Вар слышал похожие слова и от других своих рабов, и если лестью каждого в отдельности можно было пренебречь, то все отзывы, вместе взятые, возможно, имели отношение к истине.

То же самое Вар слышал и от принадлежавших ему женщин. Причем не все эти женщины были настолько старыми или безобразными, чтобы у него пропало желание уложить их в постель. Рабство было тяжелее для женщин, чем для мужчин. Ничего удивительного. Если привлекательная женщина находится в твоей безраздельной власти, почему бы не воспользоваться этим и не получить удовольствие? Твоя собственность не может отказаться. А если в результате будет зачат раб, это чистая прибыль.

Но Вар не хотел, чтобы рабыни питали к нему ненависть, переспав с ним. Будучи человеком по натуре осторожным и умеренным, он вообще не хотел пробуждать в ком-либо ненависть. Ведь ненависть — очень сильное чувство, и испытывающие его люди порой наносят удар, не задумываясь о том, чего им это может стоить.

Вар знал, что некоторым это безразлично, а многие черпают особое удовольствие, укладывая в постель девушку, которая плюнула бы им в лицо, будь она свободна. Что ж, у каждого свои вкусы: кому-то нравится охотиться на львов, медведей и крокодилов. И если такие люди живут меньше тех, кто охотится не на столь опасную дичь, кого им винить, кроме самих себя? А сколько господ не умерли бы раньше срока, если бы держали руки подальше от рабынь, которые их терпеть не могли? Конечно, раба, уличенного в убийстве хозяина, ждала невероятно жестокая и мучительная смерть, но ведь убийство убийству рознь. Скажем, распознать отравление не так-то просто. Занемог человек, зачах — да и умер. Возможно, это просто его печальная участь… Но возможно, чья-то жестокая месть.

Квинтилий не хотел беспокоиться о подобных вещах. И не хотел, чтобы Аристоклу закралась в голову мысль, что господин может и не дать ему свободу. Поэтому Вар пробормотал:

— С тобой все будет в порядке — я уже об этом позаботился. Уверен, ты и на свободе не пропадешь.

Может, Аристокл и порицал любовь к свободе, но стоило Вару подтвердить, что греку суждено стать вольноотпущенником, тот расцветал, как германские цветы по весне. Вот и сейчас он рассыпался в благодарностях, причем по-гречески: раб непроизвольно переходил на родной язык, когда бывал искренне тронут.

— Спасибо, огромное спасибо!

— Пожалуйста, — ответил Вар, тоже на греческом.