Верность

София прошла в комнату; окно, выходившее на крыши Острова, пропускало внутрь апрельское солнце; в вазоне цвели яркие примулы. Около кровати стояли две открытые коробки с книгами, рядом лежали ножницы и рулон скотча.

– Давай я их упакую, – сказал Карло, присев на корточки, взял в руки скотч и больше не думал ни о чем, кроме коробок.

Внутри заметил «Страстную субботу» Фенольо и другие книги курса, чувствуя, что она наблюдает за ним с другого конца комнаты, сказал:

– Перечитывай Фенольо хоть иногда.

Покончив с коробками, сел на край кровати и расстегнул куртку. София по-прежнему смотрела на него не отрываясь.

– Спасибо, – проговорила она.

– Иди сюда, – сказал он.

Но она не шелохнулась.

– Ну иди же.

Опустив голову так, что волосы почти скрыли лицо, она приблизилась. Карло протянул руку, нашел ее ладонь – как тогда, на лестнице, – и притянул девушку к себе. София осталась на ногах, и он обнял ее сидя. Стал ласкать макушку, затем спустился ниже, к шее, другой рукой придерживая ее за лопатки. Она вся сжалась и пробормотала:

– Не надо.

Но он зарылся лицом в девичьи волосы, пахнущие свежестью, обвил руками талию, такую тонкую и изящную, повернул ее к себе спиной, как в туалете, и спустился к бедрам. Она приподняла на несколько сантиметров майку, обнажив для него гладкую и теплую кожу, и тяжело задышала. Обхватив ягодицы, ощутив их структуру и округлость, он притянул ее к себе еще ближе, и в тот миг, когда он ощутил прижавшееся к нему тело, раздался ее шепот:

– Не надо.

Он опешил.

– София!

Она обернулась:

– Не надо.

Он прильнул к ней ртом, ее раскрывшиеся губы сулили надежду. Он покрывал поцелуями уста, чувствовал влажный язык, затем она легонько отстранилась.

– Это какой-то бред, Карло.

Ее щеки зарделись, она перебросила волосы с одной стороны на другую и, протянув руку к его пылающей щеке, погладила ее. Он предпринял новую попытку, но София отстранилась. Не вставая, чувствуя разбитость во всем теле, оперся руками о кровать. Затем поднялся и посмотрел на нее сверху вниз: девушка не сводила с него взгляда.

– Это бред, – проговорила она.

– Никакой это не бред.

– Бред!

– Пойдем отсюда, – сказал он, окинув взглядом крыши за окном и цветущие примулы. – Пойдем, я сказал. – Он взял в руки коробку, проходя мимо нее, почувствовал, как она крепко сжала его руку, – это пожатие он запомнит надолго. Вырвавшись, направился к выходу, с трудом открыв дверь, услышал ее зов и стал спускаться с книгами – чертовы книги, от них так ныли руки, – по ступенькам. Спустившись вниз, открыл дверь подъезда – все зря, опять все зря!

Когда София его догнала, он дал ей знак идти вперед. Так они и шли по виа Пепе – она спереди, а он следом – под гул поездов, доносящийся с пьяцца Гарибальди. Возле офиса «Mail Boxes» она пропустила его вперед, в очереди у кассы был только один человек; поставив свою ношу в угол, Карло опустил рядом и коробку Софии.

Затем, не оборачиваясь, вышел на улицу и почти бегом вернулся по виа Пепе, свернул к метро и по переходу перешел на противоположную сторону. Прислонился спиной к фасаду какого-то здания: в этом вся его суть – остановиться в шаге от цели, тешиться фантазиями, а как только на горизонте замаячит расплата, сразу же укрываться в стенах дома. Он вытащил телефон, отыскал номер жены и нажал на вызов. Прокашлялся, но трубку так никто и не взял.

Анна сказала Маргерите, что ей звонит Карло.

– Потом перезвоню.

Анна корила себя за то, что потащила с собой дочь, за то, что пошла на этот день рождения, за то, что снова пожертвовала своим спокойствием. Стиснув сумку в руках, она сказала:

– На кладбище я пойду одна.

Маргерита свернула в туннель около центрального вокзала.

– А я?

– Ты пойдешь первой.

– Все хорошо, мам?

Ну почему нужно что-то объяснять, когда тебе уже стукнуло семьдесят? Она сидела, скукожившись на сиденье, а внутри нее все кипело. Анна собиралась навестить покойника в месте вечного упокоения, поэтому ей хотелось обрести хоть толику покоя. За всяким концом следует начало, так сказал один клиент, заказавший каракулевое пальто; на мгновенье ей показалось, что Маргерита переживает из-за этого сильнее, чем в свое время переживала она. Анна посмотрела на дочь, та одной рукой вела машину, а другую прижимала к себе, откинув голову к сиденью: Анна будто бы впервые взглянула на дочь со стороны. Маргерита показалась ей красивее, чем обычно, и дело было не в серьгах с подвесками и не в блеске уставших глаз, а в чем-то ином: у нее был такой же отсутствующий вид, как в юности, когда она грезила наяву под звуки магнитофона в постели. Ей хотелось сказать: ты такая красивая. Но она промолчала и любовалась Маргеритой по-новому. Коснулась сережки, тронула прядь волос. Оставшуюся часть пути они ехали молча. Прибыв на место, Анна отдала дочери телефон и сумочку и стала ждать своей очереди.