Верность

– Вам придется идти пешком, ребята, – сказал он американцам, – машину они дальше не пропустят, пешеходов пропускают беспрепятственно. Не теряйте времени, а то ещё у них начнется междоусобица и засвистят пули. Тогда будет труднее добираться.

Сержант, и два его товарища нерешительно вышли из машины, штурман сейчас же спокойно и неторопливо уселся на их место.

– Mister, money, money, please![53] – испуганно закричал шофер.

– Я заплачу, – успокоил его штурман.

– А вы в город, сэр? – спросил сержант, бросая шоферу горсть серебра.

– В американское консульство, – отвечал штурман, – нужно принять меры для защиты соотечественников, если эти дикари устроят свалку. Наверное, и вы потребуетесь, ребята.

– Только бы добраться на корабль, сэр. Тогда мы им покажем. Ну, пойдем, ребята. Счастливого пути, сэр. Простите, как вас зовут, на всякий случай?

– Джим Таннер, – назвал штурман первое пришедшее на ум имя и тронул офера за плечо: – Поворачивай обратно!

Морские пехотинцы зашагали к арсеналу, вызывающе насвистывая популярную песенку «Джимми, берись за свое ружье». Китайские офицеры, солдаты и полицейские расступились, пропуская машину в обратный путь на французскую концессию.

У запертых северных ворот Наньдао пришлось остановиться. Подошел полицейский в черном сатиновом мундире, фуражке с белым околышем и с винтовкой на ремне.

– Шуи цзай нали?[54] – обратился он к шоферу.

– Мэй-гуй! – с улыбкой отвечал Беловеский. Полицейский засмеялся и крикнул, чтобы открыли ворота. Машина выехала на французскую концессию.

93

Было уже светло, когда штурман позвонил в квартиру Клюсса на авеню Жоффр. Командир быстро оделся и, умываясь, слушал доклад штурмана о событиях минувшей ночи.

– Это хорошо, что вы задержали такси. Сейчас, Михаил Иванович, по стакану кофе – и поедем.

– Лучше бы на катере, Александр Иванович. Через Наньдао нас не пропустят.

– А мы и не поедем через Наньдао.

Командир избрал ту самую прямую дорогу, от которой ночью отказался штурман.

– Если там и были засады, то при дневном свете китайцы не посмеют в нас стрелять, – сказал он.

С широкой, благоухавшей садами авеню Жоффр свернули на просыпавшуюся рю д'Обсерватуар. У границы концессии шофер резко затормозил: асфальтированную ленту дороги пересекало сооруженное ночью проволочное заграждение, в вишневом саду безжалостно вырыты ячейки для четырех пулеметов, заборы повалены, кусты срезаны. На клумбах и грядках какого-то буржуа валялись в утренней истоме французские матросы. Кругом разбросаны их бескозырки со смешными ярко-красными помпонами, лопаты, кирки, составлены в козлы ружья.

Молоденький лейтенант, миловидный, как девушка, услышав свой родной язык и узнав, что едет командир русской канонерки, вежливо откозырял и приказал убрать рогатки, преграждавшие путь. Поехали дальше. Лучи солнца, вставшего из-за закопченных крыш китайского города, сверкали в капельках росы придорожных трав, в воздухе носились запахи болот и удобрений. На мокром асфальте за машиной оставался четкий след.

– Сегодня мы здесь первые, – заметил штурман.

– Кто же ещё, батенька, кроме русских и китайцев, поедет в такую рань, – усмехнулся командир.

На дороге не было китайских солдат, но слева, за деревенькой, штурман заметил совсем не замаскированную позицию полевой батареи. Промелькнул пустынный учебный плац, аллея тополей – и наконец машина у пристани.

На реке сыро и прохладно. Белеет стройный корпус «Адмирала Завойко», меняющееся течение медленно разворачивает серые утюги китайских крейсеров. Всё спокойно. Плывут, как ни в чем не бывало, джонки с их темно-коричневыми циновочными парусами, снуют шампуньки. Выше чернеют неуклюжие корпуса русских пароходов. Над их низкими трубами нет и признаков дыма: давно они стоят без угля и без пара в котлах, копя в жилых помещениях сырость и плесень.

Улыбающийся перевозчик Сэм, ловко действуя единственным веслом, подвел к сходне чисто вымытую шампуньку. Ему очень хотелось спросить, почему русский «большой капитан» приехал так рано. Но пережившие не одно тысячелетие правила китайской вежливости такого вопроса не допускали.

94

Нифонтов в присутствии комиссара доложил командиру о ночном визите начальника речной полиции. Клюсс задумался, затем спросил:

– Как Григорьев узнал, что у него заболела жена? Кто-нибудь приезжал с этим известием?

– К ней заходила моя жена, Александр Иванович. Нашла её очень больной. Елена Федоровна написала мужу записку, а Анна Ивановна послала нашего боя сюда.

– Когда Григорьев уехал?

– После ужина, сразу же как получил записку. В городе тогда ещё было спокойно. К подъему флага он должен вернуться.

– Ну что ж, подождем его самого, прежде чем делать какие-либо заключения, – сказал командир. – Пойдемте-ка пока завтракать. Дома я не успел и голоден как волк.

Григорьев вернулся с берега, немного опоздав к подъему флага. Нифонтов сейчас же пришел с ним в каюту командира, где уже сидел комиссар.

– Здравствуйте, Яков Евграфович! Ну как здоровье вашей супруги? – отвечал Клюсс на поклон ревизора.