Верность

Бордингхаус занимал большой двухэтажный коттедж, спрятанный в зелени сада на набережной. В обширной столовой, двери которой выходили на террасу, собрались все. Мужчин было двое, португалец и швед, остальные – женщины. Все молодые, свежие, как на подбор, миловидные. Француженки, русские, две полуиспанки с Филиппин, англичанки. Воробьева всех ему представила, каждой давая лестную характеристику на русском языке. При этом русские девушки сдержанно улыбались. Все с любопытством смотрели на Беловеского и не смущались его присутствием. За столом разговор шел по-английски. Только португалец, поседевший смуглый брюнет, с трудом изъяснялся по-французски. Говорили о модах, о покупках на Нанкин-роуд, о театре, о знакомых американских офицерах, недавно покинувших Шанхай. А хозяйка, посадившая штурмана рядом с собой, позволяла себе в разговоре с ним иногда делать дополнения на русском языке. За обедом она замечала каждый промах прислуги и строго выговаривала виновным. Китайские бои, видимо, её побаивались. И квартиранты тоже чувствовали в ней начальницу: хозяйка любого бордингхауса должна держать его в руках. Меню было составлено со знанием дела, шеф-повар блеснул искусством и сервировкой, вина – лучших марок.

– Это не повара надо хвалить, Михаил Иванович, а Нелли. Она сразу, как приехала, взяла в свои руки нашу кухню и буфет. Ведь это жена владельца ресторана в Гонконге. Да вы, конечно, помните «Александр-кафе». Но муж пропал без вести, а нового она никак не может выбрать. Не зевайте, Михаил Иванович! Уж сыты во всяком случае будете.

– Отец Николай, если помните, поучал иначе: не единым бо хлебом будет сыт человек…

– Ну, если не хлебом, тогда обратите внимание на Жаннетту. Она только что из Тулузы, ей всего девятнадцать лет, уже два раза была замужем. Бедняжка, ей не везет! Первый муж скоропостижно умер, а от второго она удрала сюда.

– Мне не нравятся брюнетки, Нина Антоновна.

– Опять не угодила! Ну тогда выбирайте сами.

– У меня уже есть невеста, Нина Антоновна.

– Здесь, в Шанхае?

– Нет, она сейчас в Харбине.

– Ха, ха, ха! В Харбине! Это же очень далеко!

Боловеский загадочно улыбнулся, ничего не сказав.

После обеда она увела его на второй этаж. Предложила настоящие гаванские сигары, бенедиктин. С балкона открывался прекрасный вид на реку и стоявшие на бочках военные корабли.

– Вот ваш кораблик, Михаил Иванович, – сказала она, обнимая штурмана за талию, – я сразу догадалась. Ведь верно? – Она лукаво подмигнула.

– Верно, – отвечал Беловеский, подходя к маленькому письменному столику и садясь в кресло, – но разрешите и мне задать вам вопрос.

– Задавайте, я слушаю.

Беловескпй молчал. Тогда она села на подлокотник кресла, обняла и подставила ухо. От неё исходил запах духов. Шепотом Беловеский спросил… Она сразу отпрянула и посмотрела на него с насмешливой укоризной.

– Я не вмешиваюсь в их интимные дела, глупый мальчик! Так здесь везде принято, но об этом не говорят, у нас всё очень прилично, попасть сюда может не всякий… Но для вас мои двери всегда открыты, в том числе и мои, личные…

Она опять обняла Беловеского и шутливо потрепала его за уши. Штурман почувствовал, что теряет власть над собой. Надо уходить, иначе можно здесь застрять надолго, а в полночь ему на вахту. Да и кто она сейчас, эта Нина Антоновна? Друг или враг?

Тепло, но решительно попрощавшись с приветливой хозяйкой, он вышел на набережную. Шагая к пристани по широкому тротуару Бэнда, он думал: «Может быть, это и счастливая встреча, кто знает?»

45

В кубрике рулевых было шумно. Только что вернувшийся с берега Кудряшев привез с собою три плоские бутылочки виски и угощал товарищей – Панькова и Макеева, оставленных командиром без берега за «злоупотребление крепкими напитками во время увольнения в город». Так было объявлено в приказе по кораблю.

– Хорошо шпирт пить и шалом жакушивать, – сказал алеут Паньков, осушая первую кружку.

– Офицерам везде пить можно, и на корабле, и на берегу, а матросам только тайком. Вот какие порядки завели! Но я о вас вспомнил. И достал четыре мерзавчика. Один я никуда не мог спрятать. Ну и выпил на пристани. Не выбрасывать же! Эх, ребята! Разве так раньше было!

На «Аскольде» эх да так ведется,

Чтоб матрос в порту гулял.

Отвечать тогда только придется,

Если нетчика загнал![15] –

запел он, все больше пьянея.

– Командир загнал пушнину, – начал возмущаться и Макеев, поглядывая на Панькова, – деньги себе забрал да офицерам роздал. А нам? Подумаешь, заграничное матросское содержание! Удвоенное! А сами как ходят! Вот штурман наряжается на берег – весь в шелку!

– Ты штурмана не жадевай, – пригрозил Паньков, – а то по жубам отхлопочешь.

– Это не от тебя ли? Ах ты, кривоногая обезьяна!

– Это я обежьяна?!

– Чего вы, ребята? Зачем матросу деньги? Его и так угощают, матрос везде в почете, только бы на берег сойти, – успокаивал их Кудряшев. – Давайте, лучше выпьем!

Он наполнил кружки. В кубрик вошел кочегар Василевский:

– Что вы тут шумите? Меня разбудили. А, у вас виски? Кто угощает? Налей-ка и мне!

Кудряшев достал из шкафа ещё кружку, налил. Выпили.