Верность

– Чтобы он остался жив и невредим. И в дальнейшем принадлежал только вам, – снова бесцеремонно рассмеялась она.

– Разве ему угрожает опасность?

– Да, его могут убить.

Наступила пауза. Наконец Нина Антоновна не выдержала:

– Вы это серьезно?

– Слушайте, мадам. Мы давно могли его убрать, он нам мешает. Но я же женщина… Я предпочитаю, чтобы вы забрали его с нашей дороги. Вы это можете.

– Почему вы так думаете? Да кто вы наконец?

– Кто я? Хорошо, я вам скажу. Мы с вами учились в Зеленой гимназии, но я её окончила, когда вы были в пятом классе. Я – Волконская. Теперь вспомнили?

Нина Антоновна не вспомнила. Княжна Волконская её никогда не интересовала.

– Ну и что же? Мы давно не гимназистки.

– Вот именно. Так слушайте: корабль, на котором служит ваш знакомый, на днях будет захвачен. Стрельба, кровь. Беловеский красный офицер, он не уцелеет.

Ошеломленная Воробьева молчала. Волконская закурила вторую сигарету. Лицо её преобразилось: у губ легла жесткая складка, глаза горели ненавистью.

– Не вздумайте об этом кому-нибудь рассказать. Если мы об этом узнаем, немедленно его убьем.

– Почему же именно его? Ведь есть еще и другие.

– С другими особый разговор. А с ним это невозможно.

– Ну хорошо, я постараюсь увезти его. А дальше?

– А дальше вы его устроите. Я дам вам сертификат на английском языке, немного денег… Он сможет поступить на любое судно. При вашей помощи, разумеется.

…После этой встречи с Таубе-Волконской Нина Антоновна жила как в кошмаре. Ей казалось, что в её руках, и только в её, жизнь того, для кого она теперь готова принести любую жертву.

64

Через несколько дней после этой встречи вернувшийся с берега Нифонтов попросил согласия командира на беседу с глазу на глаз.

– Тема очень щепетильная, – предупредил он.

– Какая же это тема, Николай Петрович? – с улыбкой спросил Клюсс, закрывая дверь в каюту.

– Я хочу поставить вопрос о доверии, Александр Иванович. У вас секреты с комиссаром, а я всё-таки старший офицер. Ваш заместитель, так сказать. Если мне не доверяют, я здесь лишний.

– Интересно, почему именно сегодня вы подняли этот вопрос?

– Вчера я был поставлен перед необходимостью решить: буду ли я дальше старшим офицером или должен уйти.

– Ну давайте, Николай Петрович, договаривайте всё. Я даю вам слово, что ваши сообщения разглашены не будут. А свободу действий, простите, должен оставить за собой.

– Разумеется, Александр Иванович. Так вот… Вчера у меня были Крашенинников и Хрептович. Сообщили, что готовят захват «Адмирала Завойко». Заверили, что вам лично никакая опасность не угрожает. И просили меня остаться у них старшим офицером.

Клюсс слушал с интересом, в глазах его играла смешинка.

– А вы?

– Я их спросил, как они думают это осуществить: силой или дипломатическим путем, через консульский корпус. Они отвечали, что иностранцы вмешиваться не хотят. Захват силой, при благожелательном нейтралитете речной полиции, а после этого всё будет юридически оформлено. У них есть приказ командующего Сибирской флотилией о назначении Хрептовича и письмо к Гроссе, подписанное главой Приамурского правительства. Я их читал. По-моему, очень веские документы.

– Что же вы сами-то намерены делать?

– Как старший офицер, Александр Иванович, я должен руководить отражением абордажной атаки. Пока я служу, это мой долг. Так им и сказал.

– Ну и что же?

– Они мне сообщили, что с ними заодно Полговской и Лукьянов, Григорьева они тоже хотят оставить, а штурмана, Панкратьева и комиссара убить. А мне предложено, чтобы не участвовать в сражении, внезапно заболеть. Полговской вызовет санитарный катер и отправит меня в госпиталь.

Клюсс стал серьезным, в глазах его мелькнул гнев, но он сейчас же овладел собой и с прежним спокойствием спросил:

– Интересно… Что же вы им ответили?

– Ответил, что подумаю. И просил сообщить, когда примерно я должен заболеть.

– Сообщили?

– Они говорят, что день нападения ещё не назначен. Взяли с меня честное слово, что я об этом никому не расскажу.

– Ежов тоже участвует в этой затее?

– Говорит, что пет.

– Как же они теперь вас считают? Своим?

– Они думают, что я соглашусь. Сигнал, что я должен заболеть, даст Полговской: «Вот, Николай Петрович, порошок от болей в желудке. Это опиум с белладонной».

Клюсс весело улыбнулся:

– А как же слово офицера?

– В обоих случаях, Александр Иванович, я должен был нарушить честное слово. Или то, которое ещё во Владивостоке дал вам, или данное вчера Хрептовичу. Лучше уж вчерашнее… Ежов тоже так считает. Он говорит, что в данном случае офицерская честь обязывает меня немедленно рассказать всё своему командиру и вместе с ним защищать корабль.

– Ну что ж, Николай Петрович, о нападении я уже знаю. Но ваше сообщение от самого Хрептовича. Неизвестно одно: когда они нападут? По-моему, они напасть не решатся. Может быть, пособираются, пофантазируют, выпьют да и разбредутся. Но хлопот они нам прибавят.

– Я боюсь за комиссара, Александр Иванович. Уж больно он горяч. Под его руководством матросы поднимут ещё стрельбу на рейде.