Верность

— Вот начнем строить, приходи к нам, — весело сказал Иван.

— А возьмут?

— Возьмут!.. А уезжать — что же? Везде можно хорошо жить. От нас зависит, какая будет жизнь.

— От кого, от нас?

— От тебя, от меня… От людей.

Солнце стояло высоко. «Отец скоро на обед придет, а я и не сготовила ничего», — спохватилась Нурия и заторопилась.

Когда поднималась по узкой затравяневшей тропинке, Иван крикнул:

— Когда увижу тебя?

Она быстро обернулась, строго сощурилась и не заметила, как перешла на ты:

— Не спрашивай. Захочешь — увидишь.

Побежала. А сзади донеслось:

— Увидимся!

«Уверенный какой!» — сердито подумала Нурия, взбежав на горку и останавливаясь. Сердце часто-часто колотилось в груди.

3

Пропылило домой стадо. Мать подхватила с полки ведро и ушла доить корову. В открытые двери послышалось, как звенит молоко, падая в ведро.

Нурия любила сидеть в полусвете комнаты, слушать знакомые звуки с улицы и смотреть, как наступает вечер. Вначале он прокрадывается к роще, и с вершины роща начинает темнеть. Только стволы берез белеют — точно легкие столбы дыма тянутся вверх. В палисадниках молкнут деревья, вслушиваясь в тишину. А вечер шествует дальше, и вот уже речка видится словно сквозь туман, и временами прохладная струя воздуха ударит в лицо, освежающая, желанная. А каленая земля долго еще будет источать зной.

Нурия поднялась и вышла за ворота. Стукнула соседняя калитка, и темная фигура медленно направилась к Нурии.

— Вечер-то, а! — проговорил Гариф и негромко, счастливо засмеялся. — Люблю наши вечера — тихие, и небо у нас какое-то покойное. Даже не верится, что над нами спутник летает.

— А ведь есть большие города, где люди строят атомные ледоколы и спутники запускают, — тоскливо сказала Нурия.

Стало жарко щекам. Сорвала лист тополя, прижала к горячей щеке. Лист был влажный, студеный.

— Ну и что же, — как-то обиженно сказал Гариф, — ну и что же: выходит, всем жить в больших городах?

— Нет, не всем… — Нурия другой стороной приложила листок к щеке, но листок стал теплый, клейкий. Бросила.

— Везде можно жить по-настоящему… От нас зависит, какая она будет, жизнь. От тебя, от меня, — сказала Нурия и поняла, обескураженная, что повторяет слова приезжего парня.

Одна за другой показались звезды-моргуны. Давно улеглась дневная пыль, воздух, накатываясь волнами от реки, свежел. Кучерявые деревья стояли неподвижно, как сторожа в нахлобученных шапках.

В дальнем конце улицы заиграла было гармошка, да смолкла застыженно. Потом, видно, кто-то другой взял гармошку, уверенно развел меха — вздохнула, запечалилась песня:

Речка движется и не движется,
Вся из лунного серебра…

Ближе песня, ближе… Словно вся улица пела, растревоженная, разгомонившаяся неожиданно… Идут мимо, Много парней и девчат… Гармонь заливисто играет другую песню, веселую…

Вдруг смолкла. Девичий голос занесся, одинокий, ввысь — тоже смолк.

— Испортил песню, — расстроилась девушка. Другие девчата зашумели, требуя играть.

— Не галдите, — сказал гармонист, и Нурия узнала голос Ивана. — Возьми-ка, Вась, гармонь.

«Идет сюда… Зачем?»

— Добрый вечер. Идемте с нами — веселее.

Нурия молчала, растерянная и сердитая.

— Извините, — сказал он. И все стоял.

Гариф потоптался, сказал небрежно и обидчиво:

— Я пойду… Завтра вставать рано.

Зашагал медленно, вперевалку, показывая полное пренебрежение и к Нурии, и к этому, точно с неба свалившемуся парню.

— Чего же он ушел? — сожалеючи сказал Иван. — Я же так… Увидел знакомую — обрадовался, подошел.

— Кто вас знает. Вон в прошлом году приезжие ребята подрались с городскими…

Скрипнула дверь в сенцах, послышалось глухое покряхтывание.

— Отец! — испуганно прошептала Нурия.

Она толкнула плечом калитку, махнула рукой: «Уходи!» и, съежившись, побежала к крыльцу.

— Куда ты! — раздалось сзади.

Отец шагнул к Нурии, загородил дорогу к двери. Затянулся цигаркой, и Нурия увидела его подрагивающие ноздри, жестко сомкнутые губы.

— С кем была?

— Да парень знакомый. Иваном зовут. Он…

— Русский? — перебил отец. Дышал тяжело, отрывисто. Глубоко затянулся цигаркой и, поперхнувшись дымом, закашлялся…

— Ступай домой!..

Не зажигая света, Нурия торопливо сбросила платье, присела на краешек койки. Пальцами провела по глазам. Глаза сухие. А в сердце втеснилась обида — не вздохнуть… Крикнула:

— Почему спрашиваешь: русский?.. Почему не спросишь, какой человек, какая душа у него?.. — хлопнула дверью, вышла из комнаты.

«А я уже взрослая, могу разобраться в людях… хочу разобраться, — думала она, стоя на крыльце, — Гариф… ушел. Испугался?.. Смешно! А любит. За что он любит меня? Что красивая?.. Буду красивой женой в доме — и со мной хорошо мужу… А другим что от того, что я живу?.. А мне какое дело, что меня любит? А люблю ли я его — отец не спросит».

Нурия в дом не показывалась. Она долго-долго бродила по городу, потом незаметно для себя приблизилась к калитке, остановилась. Над рощей тускло розовела широкая полоса, над ней сразу же, без переходов — густая синь медленно смывалась несмелым светом бледного утра.

4