Вернулся солдат с войны

Боль и только боль должно чувствовать зверьё, убивающее детей и продолжающее как ни в чем ни бывало хохотать и задавать вопросы "ачотакова?"

- Ачотакова?

- Марина Раскова! - я повысил голос и локалка стихла.

Строгачи поняли, что я ищу повод и подошли поближе - то ли поддержать меня, то ли оттащить.

Дубаки не шевельнулись и замечания мне не сделали.

- Тебе, уроду, весело? Ты ничего за собой не чуешь, животное? - я сделал шаг к Рыжему и сжал кулаки.

Мне нужен был его ответ.

Любой ответ.

Если он хотя бы выдохнет громче обычного - я начну его месить с еще большей жестокостью, чем они убивали мальчишку-шестиклассника. Я забью его в кровь, как он забил пацаненка и с легким сердцем уйду в карцер.

Да, по этапу или по зоне ко мне подойдут Люди и спросят "за что я поднял руку на арестанта?", но у меня будет что ответить Людям.

Рыжий стал отступать, заходя за спины своих подельников.

Его подельники не были готовы отвечать за него и расступились, дескать они тут не при делах и вообще незнакомы.

Погасли ребятки.

Притихли.

Уже не ржали и не шутили.

Не тот характер.

Они вообще не разговаривали и уткнулись взглядами в асфальт под ногами.

И локалка притихла.

Строгачи не поддерживали, но и не сдерживали меня.

Пионеры...Да плевать мне было на этих пионеров - для пионеров я что хочешь обосную в своих действиях и еще их же крайними выставлю.

"Надо бить - другого случая не будет".

Открылась дверь вахты и на тюремный двор вышли два милиционера в сопровождении корпусного - конвой.

Изнутри запретной зоны тюрьмы было слышно, как в шлюз рядом с вахтой заехал автозак для нас. Не судьба мне была сегодня угореть в карцер, не судьба.

Жаль.

Надо было быть решительней, не говорить длинных речей и не думать сложных мыслей.

Надо бить без предисловий: увидел - начал.

"Карета подана, товарищ Чацкий", - сказал я сам себе.

- Вот этого, - корпусной показал конвою на меня, - вон с тем рыжим не сажайте.

Конвой кивнул и приступил к перекличке.

Пофамильно мы выходили из локалки, проходили через вахту на шмон и усаживались в автозак, поданный в шлюз. Конвойные и в самом деле рассадили нас с Рыжим по разным отсекам и автозак начал выезжать из шлюза.

От тюрьмы до суда рукой подать, если ехать по прямой, но между этими двумя архитектурными достопримечательностями нашего города лежат железнодорожные пути и потому маршрут извилист и долог. Длины маршрута Рыжему вполне хватило, чтобы выпросить себе по соплям от конвоя.

Нас было больше двадцати в двух отсеках автозака. Конвойных - четверо: водитель и начальник в кабине и двое конвойных внутри, в маленьком тамбуре перед решеткой, за которой нас везли. На вид конвойным было лет по двадцать пять, молодые ребята, чуть старше меня. Если они пришли в конвой сразу после службы в армии, то возят они нашего брата уже целую пятилетку, насмотрелись на всякое и на всяких, удивить их трудно. Пожалуй, труднее всего удивить их глупостью, бо этим добром тюрьма богата. Если каждый день возить на суд по двадцать арестантов, из которых половина - гарантированные дураки, то насмотришься на брак рода человеческого до тошноты и через пять лет можно устраиваться в психиатричку лечащим врачом.

Рыжий, отделенный от меня глухой стальной перегородкой автозака, а от конвоя - ажурной решеткой, почувствовал себя в безопасности и решил подняться в глазах своих сопливых подельников: "смотрите, какой я духовитый, ни капли мусоров не боюсь". Из за своей решетки он начал говорить гадости конвою. Во время движения конвой не имел права открывать дверцы секций и это обстоятельство придавало Рыжему отчаянной храбрости.

Рыжий говорил какую-нибудь гнусность, оценивая пистолет, кобуру, сапоги или личность конвоира и эта глупость вызывала дебильный смех его подельников.

Конвойный, лишенный права открыть дверцу секции, чтобы выволочь Рыжего в тамбур и на глазах у его ржущих подельников надрать уши, парировал его тирады двумя-тремя словами, но так как конвойный с Преступным Миром контачил гораздо плотнее и намного дольше, оттого и слов знал больше: этими двумя-тремя словами он так смешно и убедительно отбривал настырного наглеца, что ржали не только подельники, но и весь автозак, оценивая, насколько ответ конвойного оказывался остроумнее и злее, чем детские подколки Рыжего. Чувствуя себя посмешищем, Рыжий злился, пытался подлезть к конвойному с новой подколкой, глупее и сальней первой, как щелчок по носу получал в ответ пару-тройку ленивых слов, от которых взрывало смехом обе зарешеченных секции автозака.

Путь не был скучен, доехали с шутками и прибаутками: хорошее дело ехать на суд со своим клоуном на борту.

К концу поездки Рыжий так разошелся, что потерял берега и начал уже прямо угрожать остроумному конвойному:

- Свистеть - не мешки ворочать, - обиженным злым голосом ярился Рыжий, - Это ты потому такой храбрый, что я тут за решеткой сижу.

- Конечно, - соглашался с ним конвойный милиционер, - Диких зверей всегда в клетках держат. Тебя в тюрьму прямо из зоопарка привели?

- Да если бы не решетка!.. Да если бы ты был мужиком!.. Да если бы один на один!..

- То что?