Верные чада

Как только вскипела вода, тот начал засыпать; причём, макароны заблаговременно были помещены из пакета в кастрюльку. «Из кастрюльки то удобнее высыпать, чем из пакета», — всегда думал про себя Эдик. Затем он уже неотлучно стоял у плиты, непрерывно помешивая макароны. Когда вода снова забурлила, он убавлял газ, но продолжал помешивать. Не имело значения, сколько должны были вариться макароны — три или пятнадцать минут — он непрерывно помешивал. «Так они будут одна к одной, не слипнутся и к кастрюле не прикепят», — рассуждал он. Когда же время подходило, Эдик ставил кастрюлю в раковину под холодную воду. Макароны начинали промываться, а он тем временем готовил сковородочку, в которую наливал подсолнечного масла. Видя, что вода в кастрюле становилась прозрачной, брал ковшик-дуршлак и, зачерпывая понемногу, теперь уже рукой промывал тщательно в ковшике, перекладывая затем в сухую кастрюльку. Когда процедура заканчивалась, быстро мыл не нужную посуду под горячей водой и снова возвращался к плите. Солил макароны уже на сковороде и, что интересно, он и здесь их непрестанно помешивал. Сам любил их есть в прикуску с белым хлебом.

— Ловко у тебя получается. — Заметил дед.

— Это я от мамы научился. — Пояснил Эдик. — Она мне всегда говорила, что любое дело нужно делать с любовью, а особенно, кода для кого-то еду готовишь. Это сейчас я болтаю, а когда один, то просто молюсь про себя.

— Мы их в конце 1930-х-то хорошо за горло взяли. — Неожиданно проговорил дед Василий. — Может быть и добили бы, если б война не помешала.

— Вы о чем? — Не понял Эдик.

— Да о соседе нашем. — Недовольно буркнул дед. — Этого-то по отчеству можно распознать…

Тут Эдик догадался, что речь зашла не столько о внуке Димы, сколько его дедушке Борисе Яковлевиче.

— Но я уже тогда понял, что в их среде перегибы были. Заключил будто про себя дедушка Василий. — Понял, но сделать ничего не мог.

Через неделю он умер. Их последним делом с Эдиком был поход в сберкассу, где Василию выплатили компенсацию за потерянные вклады. Вместе с этими деньгами и те, что были под матрасом, набили почти целый чемодан. Кроме того, до этого ещё заранее оформив наследство на Эдика, дед Василий передал ему и свою комнату, которую, продав, добавил ещё число к общей сумме. Это было предпоследнее желание старика, которое не могло осуществиться при жизни.

Когда вскрылась затея, Борис Яковлевич рвал и метал, но сделать ничего не мог. Комната к нему не перешла и квартирой он не завладел. Эдик же с чемоданом, набитом деньгами, уехал домой. Дома он был не долго, объяснив родителям, что должен выполнить последнее пожелание деда Василия, его завещание, можно сказать.

Он приехал не то в маленький город, не то в большое село, сразу трудно было понять. В нем он нашёл батюшку, возглавлявшего один единственный приход в округе. Ему и передал чемодан.

— Так строим уже. — Изумлённо сказал тот и показал Эдику на стены, поднимающиеся от земли пока только метра на три.

— Его сломали после войны, кажется?

— Да, а Вы от куда знаете? — Поинтересовался батюшка.

— Один человек мне рассказал, который руководил всем этим делом.

— …

— Но он уже умер, а я просто знаю.

— Так эти деньги, они что? — Снова спросил батюшка.

— А это просто деньги. — Ответил Эдик. — Деньги на храм.

Они зашли к батюшке в дом и тот долго пересчитывал их. Затем ещё долго думал, при этом что-то записывая в тетрадь. Наконец вздохнул и сказал:

— На храм в нынешнее время этих денег не хватит, а вот часовню на кладбище давно мечтаем поставить, да и к этому строительству подспорье.

— Дело Ваше, отче, Вам решать. — Ответил Эдик и собрался было уходить.

— А кого поминать-то? — Услышал он уже на пороге. — На вечный помин души благодетелю.

— Об этом он не просил. — Замешкался Эдик. — Просто, говорит, на храм дай.

— И все же?

— Василий… — Задумчиво произнёс Эдик.

— Крещёный? — Переспросил батюшка.

— Вообще я не знаю, но ему было уж за 80.

— Значит крещёный. — С облегчением вздохнул батюшка и пошёл провожать Эдика до самой станции.

Верные чада

1999 г.

Жил-был сканировщик материалов. Целыми днями он оцифровывал и оцифровывал фотографии, которых становилось всё больше и больше. И вот однажды… Герка, по школьной кличке Му-му, сбежал в другой город.

Нет, не от материалов конечно сбежал, а от перемены самой жизни. Школьная кличка его была давнишняя, такая пыльная, что он сам забыл о ней. Однако в свои 36 он оставался просто Геркой, для всех, а не Герасимом Потаповичем. Не трудно догадаться почему? Но и по характеру тоже… он был очень покладистым человеком для всех без исключения.

Матери у него не было, вот беда; они жили вдвоём с отцом.

Год назад не стало папы; он умер совершенно внезапно. Схоронив его по христиански, Герка уехал в большой город; очень большой… многие называли его даже другой страной.

Жил он на фирме. Та, в свою очередь, свила себе гнездо в стенах вечерней школы. Хорошо… Под этим прикрытием существовало некое издательство (кстати, на дворе был 1993 год).