Верные до конца

Сегодня он уже завершил последний рейс, а завтра на его место помощника машиниста заступит новый. Авель же должен целиком отдаться партийной работе, так решили в Бакинском комитете РСДРП.

От паровоза несет жаром неостывшего котла, он тихонько и как-то жалобно отдувается, всхлипывает, ему тоже не хочется расставаться с Авелем.

Утром, получая в депо расчет, Авель обнаружил, что ему положена премия за пробег и ремонт локомотива. Деньги — подарок паровоза, этого потного, страдающего одышкой друга.

Деньги приятно похрустывают в кармане. Теперь у Кецховели будет на что выкупить печатный станок!

Когда Енукидзе ввалился к Кецховели, тот в который раз пересчитывал деньги, полученные от Красина. Но как ни считал, а восемьсот рублей никак не оборачивались девятьюстами. Остается одно — поехать в Тифлис, там друзья-типографщики соберут. Но пока будешь ездить, ждать, машину кто-либо перекупит, а новую и за тысячу не приобрести.

Енукидзе понял причину грустной задумчивости друга.

— Держи!

Кецховели не сразу сообразил, что Авель протягивает ему недостающие деньги.

— Откуда?

Еиукпдзе хитро улыбается.

— Не беспокойся — все честно!

Машину купили на следующий же день.

И так хотелось торжественно водворить ее в специально нанятую квартиру на Воронцовской улице! Но законы конспирации суровы. Помпы не было. Было тихое, ликование.

Дом принадлежал татарину Али-Бабе. Спрятать от хозяина печатный станок совершенно невозможно. Алл-Баба редко выходил на улицу, был добр, восторженно смотрел на Кецховели и говорил, что делать книжки — самое хорошее занятие.

На следующий день Красин навестил типографию и пришел в ужас.

Станок, наборная касса, ведра с краской, нарезанные листы бумаги находились в одной большой комнате. Тут же на скамеечке сидел хозяин и как зачарованный смотрел на машину. Рядом вертелся его маленький сын Нури.

Красин отозвал Кецховели в сторону.

— Что вы делаете? Ведь через день-два по всему Баку будет известно, где Цаходится нелегальная типография!

Кецховели только весело рассмеялся.

— Что и говорить, риск известный имеется. Но, дорогой инженер, вы плохо знаете азербайджанцев, Баку, мусульманскую часть народа. Наш хозяин и представить себе не может, что существует какая-то противоправительственная пропаганда. Он уверен, что Давид Деметрашвили — это я, ваш покорный слуга, — не кто иной, как делец, мелкий хозяйчик. А к тому же я не мусульманин. О, это много значит для наших соседей. К иноверцу в гости без приглашения они не пойдут, а мы, как вы сами понимаете, никого приглашать не собираемся. Присмотритесь. Видите, Али-Баба что-то своему сыну показывает, он хочет заинтересовать парня машиной. А вчера встретил меня и сказал: «Обучай Нури. Пожалуйста, бери его, пусть он пять лет работает бесплатно».

Хотя Кецховели немного и успокоил Красина, все же Леонид Борисович решил, что нужно как можно скорее подыскать для типографии более подходящее и, главное, действительно подпольное помещение.

Сегодня Леонид Борисович позволил себе небольшую прогулку в коляске вдоль побережья залива. Солнце спряталось в тучах, Каспий дышит глубоко, по его вздыбившейся шкуре бегают белые барашки. Но вот показался забор строительства. У ворот странное оживление. Красину издалека не понять, что там стряслось, но уже по тому, как снует Ибрагимка, машет руками, наверное, произошло что-то необычное.

Красин торопит кучера…

— Без начальника строительства на станцию не пущу!

— А ну поговори у меня!.. Проходите, ребята!

Дандуров загородил калитку. Казаки топчутся в нерешительности — уж больно здоров сторож, а тут еще и рабочие подходят. Видно, этот чумазый постреленок кликнул.

— В чем дело, господа? Я главный инженер строительства. — Красин не спеша выбрался из коляски, стянул перчатку.

Посмотреть со стороны — инженер спокоен, даже улыбается. А в голове тревожные мысли: «Два офицера, четыре жандарма, шесть казаков — на сей раз, видно, ордер на обыск, и просто так от блюстителей не отговоришься…»

— Господин Красин? Вот ордер на обыск у бухгалтера Козеренко… Прикажите, чтобы нас пропустили, да и вам придется присутствовать при обыске.

Красин коротким жестом указывает жандармам на калитку.

— Сторож, ставь самовар, да поживей!

Дандуров, недовольно фыркая в усы, вытащил во двор огромнейший тульского производства агрегат. Весь в медалях, самовар походил на пузатого георгиевского кавалера. Начищенная кираса, шлем-конфорка — все сияет, и только черная, прогоревшая во многих местах труба напоминала о его настоящем назначении.

Сторож… самовар, — ворчит Дандуров. — Самовар — дело нехитрое. Плеснул воды, сунул лучину, снял сапог… И он уже гудит, поет… А что-то мы запоем после чаепития?

Дандуров не спешил. Выиграть время, быть может, Красин что и придумает. Вон, в разговоры пустился, смеется.

«Господи, да что это с Леонидом Борисовичем? На шел с кем беседовать? Ему бы теперь стрекача задать. Сослался на дела, в коляску и… поминай как звали!»