Верные до конца

Страж предлагает идти вперед и не оглядываться. С трудом, покряхтывая, жандарм взваливает на плечо тюк и, шатаясь, бредет к станции. Бакрадзе косит глаза в стороны. Нет, не убежишь. Рядом с жандармами помощник начальника депо — Регенкашиф. Улыбается скверной, наглой улыбкой, кивает головой стражникам. Подлец, конечно! Это он — бывший машинист и выслужившийся наушник — передал его в руки охранки. Но как он заметил? Наверное, следил раньше.

Авель Енукидзе юркнул в проходной двор, перелез через невысокую глиняную стену, больно ударившись при этом коленкой. И так, хромая, непрерывно оглядываясь, доплелся до квартиры, где. жили два железнодорожных машиниста: Евсей Георгобиани и Дмитрий Бакрадзе. Здесь он рассчитывал застать Кецховели п не ошибся.

— Беда, Ладо! Виктора Бакрадзе арестовали с шрифтом… Уходи скорей отсюда, пожалуйста! Сейчас приду г полицейские, ведь они обязательно обыщут все квартиры, в которых живут люди по фамилии Бакрадзе, а тут ведь прописан Дмитрий…

Кецховели ничего не сказал. Сел на табурет. Судорожным движением закрыл лицо и начал медленно раскачиваться. Енукидзе испугался, он знал, как тяжело пришлось Ладо в эти последние месяцы бесконечных скитаний по России, как он устал от каждодневных переходов с квартиры на квартиру, две ночи подряд на одной и той же он не ночевал. Знал Енукидзе и другое — Ладо был мягким, отзывчивым человеком, несчастье товарища было и его несчастьем.

— Ладо, Ладо, мы теряем время! Ну перестань же, перестань плакать!..

Енукидзе чувствовал, что сейчас расплачется сам. Нельзя было смотреть без слез на то, как этот закаленный, привыкший к любым лишениям человек плачет. Плачет о друге, оплакивает то дело, которому отдал всего себя.

— Нервы, Ладо, нервы, дорогой мой!

— Я не смогу пережить, если его арестуют из-за меня, а я останусь на свободе!

— Почему из-за тебя? Перестань говорить глупости, пожалуйста. Идем!

Но Енукидзе ничего не мог поделать с Ладо.

Кецховели вдруг вскочил со стула и, возбужденно жестикулируя, путая грузинскую речь с русской, заявил, что решил отдаться в руки полиции, это спасет многих товарищей от провала, спасет типографию. И Енукидзе должен немедленно убираться отсюда, идти очищать квартиру Виктора Бакрадзе и обязательно спрятать в новое место типографскую машину.

Ну что с ним делать? Силой ведь не утащишь. А утащил бы, если бы были силы. Енукидзе с тяжелым сердцем ушел.

Квартиру Виктора Бакрадзе очистили товарищи с Каспийского машиностроительного завода, на это потребовалось не более часа.

И снова Авель очутился у дома, где оставил Кецховели. Еще несколько часов назад прохожие шли мимо этого невзрачного домишки, не удостоив его взглядом. Теперь же здесь толпился народ, полиция отгоняла любопытных, охотно пропускала любого во двор и никого не выпускала.

Потом Авель так и не мог понять, почему он решил войти. Наверное, какие-то силы, которые не поддавались контролю разума, увлекли его в ту комнату, где уже шел обыск и под охраной полицейских находился Ладо.

Завидев Авеля, спокойно сидевший Кецховели сорвался. Забыв о том, что он под стражей, что Авеля давно разыскивает охранка, Ладо принялся бранить его. Ругался по-грузински.

К моменту ареста Кецховели успел уже опомниться от нервного шока, который довел его до глупости, и вот пожалуйста, теперь ту же непростительную оплошность совершил Енукидзе…

Увы, жандармский ротмистр Вальтер хорошо знал грузинский язык. Авеля сейчас же взяли под стражу и обыскали. Составив протокол, жандармский начальник Порошин и ротмистр Вальтер сочли возможным отпустить Енукидзе. Ни Енукидзе, ни Кецховели такого исхода не ожидали. Ладо никак не мог скрыть счастливой улыбки, ну а Авель не заставил себя долго упрашивать.

Ладо успел шепнуть, что жандармы отобрали у него три паспорта и в одном из них прописка в доме Джибраила.

Нужно было немедленно спасать типографию.

Леонид Борисович Красин эту ночь спал плохо, мучили кошмары. Снилась ему одиночка Таганской тюрьмы. Гвоздем на штукатурке он решает какую-то математическую задачу и никак не может решить, а вокруг кривляются, смеются, кружатся шахматные фигурки, которые он сам вылепил из хлебного мякиша.

Сквозь сон ему слышатся тяжелые удары в дверь: может быть, это новый кошмар? Красин открывает глаза. Темно. Стучится в берег Каспий. А за дверью тихо, наверное, почудилось.

Нет, снова стучат. Только очень осторожно, еле слышно, а во сне казалось — громко. Кто бы это мог в такую рань? И первая мысль о жандармах. Сколько уж раз в его жизни они стучались по утрам! Но жандармы стучатся иначе.

Красин зажигает свет, отпирает дверь.

На Енукидзе нет лица.

— Арестован Кецховели! Нужно спасать типографию! Паспорт Ладо прописан на Чадровой улице… У нас нет денег, чтобы нанять извозчиков…

Авель говорит отрывисто, никак не совладает с дыханием.

— Который час?

— Восемь.

— А почему такая темень?

Вопрос о времени и темноте Красин задал машинально, думая о другом: контора еще закрыта, будить Козеренко, открывать кассу — это добрых полчаса. Теперь же счет идет на минуты.

— Вот шестьдесят золотом. Хватит?