Верные до конца

У Красина больше не было, но Енукидзе эти деньги показались целым богатством. Теперь весь вопрос в том, кто скорее, он или жандармы. Если он, то типография спасена, он увезет машину на пристань и снова сдаст ее на хранение. Если жандармы, то он будет арестован, а типография погибнет.

Когда нанятые Авелем подводы остановились у дома Джибраила, хозяин набросился на Авеля. Что все это значит? Где Давид?

Енукидзе вдохновенно врал:

— Он велел кланяться вам и в знак дружбы и благодарности оставляет всю домашнюю утварь и пару своих новых галош…

— Я спрашиваю, где Давид?

— О, сегодня ночью в Тифлисе умерла его бедная жена… Несчастный Давид спешно уехал, поручив нам ликвидировать предприятие…

Енукидзе нервничал. Опять задержка! А Джибраил что-то там бормочет о своем бедном друге. Ну да аллах с ним!

Вместе с Болквадзе они взвалили на подводу первый ящик, возчики ухватились за второй. Но Джибраил вдруг прервал свои причитания и загородил дорогу:

— Вы хотите ограбить моего друга!..

Никакие уговоры, клятвы, призывы к разуму и даже к самым почитаемым мусульманским святым не помогали. Упрямый хозяин требовал по крайней мере письменного уведомления Давида. А время шло.

Енукидзе отчаялся. Если бы не возчики, он бы решился на крайний шаг: связал бы Джибраила, кляп в рот, и поминай как звали!

Ежеминутно то Авель, то Болквадзе выскакивали за калитку, оглядывали улицу. Просто непонятно, почему до сих пор не прибыли жандармы? В соседнем доме кто-то стучит в дверь, может быть, они ошиблись адресом? И снова Авель выглядывает за ворота. Нет, это почтальон.

Господи, да как он сразу не вспомнил! Енукидзе заставляет себя мило улыбнуться.

— Уважаемый ходжа, мы все погорячились. Ты прав, охраняя добро друга. Но мы тоже его друзья. Пиши телеграмму в Тифлис Давиду, мы пошлем ее и получим ответ. Ты согласен?

Джибраил согласен. Авель поспешил на бакинский почтамт, не переставая всю дорогу ругать себя ишаком. Как он мог забыть об Александре Чогшеве, заведующем телеграфным отделом! Сколько времени он потерял! А если Чогшева сейчас нет на службе?

К счастью, Чогшев был на месте и понял Авеля с полуслова. Через час Енукидзе уже мчался обратно. Конечно, кому другому, кто привык иметь дело с телеграфной связью, этакий быстрый обмен депешами показался бы более чем подозрительным. Но Джибраил поверил. Да разве мог он не поверить, когда телеграмма имела честь по чести номер, была отстукана на ленте и подписана: «Убитый горем Давид».

Болквадзе уже взвалил на плечи очередной ящик, как вдруг Джибраил вновь преградил ему дорогу:

— С виду вы люди хорошие, а на деле, может быть, вы мошенники и жулики. И хотите ограбить моего друга…

Ну что с ним будешь делать? Енукидзе отпустил подводы.

Бессонная ночь, арест, неожиданное освобождение, бесконечные споры — у него уже нет сил. Болквадзе все еще пытается усовестить хозяина, но его красноречие приводит к результатам совсем неожиданным.

Джибраил что-то шепчет своему работнику, тот кивает головой и скрывается за калиткой. Енукидзе даже не понял, а скорее почувствовал — работник побежал в ближайший околоток. Наверное, хозяин шепнул ему: «Передай околоточному, что ко мне явились два подозрительных типа, которых следовало бы задержать». Значит, околоточный через несколько минут будет здесь. Болквадзе, видимо, тоже сообразил, куда побежал этот жалкий раб. Ну что же, если хозяин так глуп, то нужно открыть ему глаза.

— Твой друг Давид арестован. В ящиках типографская машина, и никакой картонажной мастерской Давид открывать не собирался!

Джибраил все еще петушился:

— А что он собирался делать?

— Собирался печатать книжки против правительства! Понял? Хотел свергнуть царя! Тоже понял? Так вот, сейчас придут полицейские — ты сам за ними послал. Нас арестуют, но арестуют и тебя. Понял? Десять лет каторги! Нет, дорогой, не в Баку, а в Сибири. Ты видел когда-нибудь снег? Может быть, ты знаком с белыми медведями?..

Только тут Джибраил поверил. И теперь ему не нужно телеграмм, клятв, святых.

— Скажите, есть ли спасение?

— Скорее вывезти типографскую машину, шрифт…

Хозяин уже не слышал последних слов, словно молодой ишак, которого огрели хворостинкой, он выскочил на улицу. Оставалось только ждать и надеяться.

Через полчаса Джибраил вернулся весь взмыленный. И у него не хватило времени, чтобы воздеть руки к небу и славить аллаха. Он встретил околоточного почти рядом с домом. И — о всемогущий аллах — в хозяйском халате оказалась золотая пятерка…

Болквадзе не стал слушать, он хотел бежать на пристань, чтобы вернуть подводы.

Джибраил загородил дверь.

— Нет, нет, нет! С ящиками вас задержат! У меня есть татарские арбы…

И в ближайшем селе у него сад, там никто не будет искать эти проклятые ящики. Их не нашли. Но Енукидзе арестовали.

— А я еще и еще раз требую соблюдения строжайшей конспиративности. Поведение Ладо считаю недопустимым…

Красин так и не подобрал подходящего слова. Говорил он сурово, с болью: