Верные до конца

Некоторые пытались запугать отца и его друга Антона Павловича рассказами о новой волне арестов верующих по всей стране, — на что Антон Павлович, улыбаясь, говорил: „Здесь мы в гостях! Скоро снова домой — в тюрьму!“ И они использовали каждый день свободы для проповеди Евангелия и ободрения верующих.

В это время по стране были закрыты почти все церкви и молитвенные дома. Тысячи христиан различных вероисповеданий были брошены в тюрьмы и лагеря за веру. Я постоянно слышал: такого-то брата арестовали, у тех-то был обыск. Забирали мужей, сыновей, отцов, матерей, Библии, Евангелия.

Так я приобщался к гонимой Церкви Христовой в России!

Радостно было видеть отца дома. Но я чувствовал, что это временно. Скоро предстоит новая разлука. Опять подготавливалась теплая одежда, опять сушились сухари…

Как-то вечером я заметил, как родители разрезали маленькое Евангелие на несколько частей и зашили по частям в воротник пальто, в подкладку, в теплые ватные брюки… Я все понял: разлука близка.

Часто отец брал меня на колени и мы втроем пели его любимый гимн: „Люблю, Господь, Твой дом!“ За окном бушевала сибирская метель, тоскливо завывал ветер, а в нашей маленькой комнатке было тепло и уютно. Мы были счастливы: отец был с нами… Я пел вместе с отцом:

Люблю, Господь, Твой дом –

Чертог любви Твоей.

Люблю я Церковь из людей,

Искупленных Христом!…

Третий арест

Однажды вечером, придя с работы, отец поужинал и пошел на посещение. Сразу же после его ухода к дому подъехала машина с сотрудниками НКВД. Они зашли в дом и предъявили моей матери ордер на арест отца и на обыск. Опять изъятие последней духовной литературы и писем… Обыск был кратким… Мать тем временем подготавливала продукты отцу в путь.

Поздно вечером вернулся отец. Он был очень спокоен. Были спокойны и мы. Помолившись, отец в последний раз обнял меня, маму, и мы расстались навсегда, вернее — до встречи в вечности пред Господом!

В этот же вечер были арестованы Мартыненко А. П. и еще насколько десятков верующих… Шел 1937 год…

Некоторое время у нас принимали передачи, мы даже виделись с отцом. Но как? Каждый выходной день мы с мамой приходили к зданию тюрьмы. (Об этом они договорились еще раньше, до ареста.) К тюрьме с трех сторон примыкали тихие улицы, с одноэтажными домиками и с традиционными русскими скамеечками у ворот. В первый раз мы медленно обошли по улицам вокруг тюрьмы… В одном из окон тюрьмы на четвертом этаже кто-то замахал руками. Лицо плохо видно. Но стоило нам опять появиться напротив этого окна с решеткой, как нам усиленно махали. Это был отец. Из других камер на нас равнодушно смотрели чьи-то лица…

Мы садились на скамейку около ворот одного из домов и смотрели на окно. Еще мы только подходили, как нас уже встречал отец, оживленно жестикулируя у окна. По нескольку часов мы сидели и были счастливы, что он видит нас… А затем на окна тюрьмы стали навешивать специальные ящики, открытые только сверху. Их начали крепить с нижних этажей. Окно в камере отца долго еще не было закрытым.

Однажды мы пришли и видим, что осталось всего несколько окон без ящиков, в том числе и окно отца. Он тоже знал, что это последнее свидание. Мы особенно долго смотрели на него… Периодически он махал рукой. Мы хотели на всю жизнь сохранить в памяти хотя бы взмах его руки и расплывчатый силуэт лица. Отец долго не отходил от окна… Все смотрел и смотрел на нас… Это было последнее наше свидание…

Но в следующий день на всех окнах тюрьмы уже висели ящики. Мы постояли молча напротив камеры отца, мысленно воззвали к Богу и печальными возвратились домой…

Прощай, отец, до встречи перед Господом!

Зимой 1937 г. мимо нашего дома часто гнали под конвоем большие партии заключенных. Обросшие, худые лица… В темных одеждах, с котомками за спиной они покорно шли по мостовой в сторону вокзала и жадно смотрели по сторонам, ища родных и знакомых. Я выходил на улицу и пытливо всматривался в лица заключенных: мне казалось, что вот-вот я увижу среди них и моего отца… Но его не было среди проходившего этажа…

С тяжелым чувством я возвращался домой.

О судьбе отца мать многократно делала запросы в различных органах. Долгое время не было никакого ответа. Затем ей сказали, что отец осужден закрытым судом (знаменитой „тройкой“) на 10 лет лагерей без права переписки.

Мать успокаивала меня, говоря: „Когда ты подрастешь и тебе будет 18 лет, отец вернется!“

Но, увы, прошло уже не одно десятилетие, а его все нет!

Он умер 27 декабря 1943 года в возрасте 45 лет в одном из лагерей Дальнего Востока. Не вернулся и Антон Павлович Мартыненко и многие другие…

Один только Бог знает, где покоится их прах.

Через двадцать лет после смерти отца 24 декабря 1963 года по ходатайству моей матери дело отца было пересмотрено Омским областным судом. Мой отец, ввиду отсутствия состава преступления, был посмертно реабилитирован!

Вновь и вновь перечитываю краткие письма моего отца:

„Передай родным, чтобы молились, чтобы Господь укрепил братьев и меня быть верными его свидетелями.