Вершина Столетова

Любил Михаил не в первый раз. В трудные военные годы началась и кончилась его первая любовь. Девушка, которой он почти два года писал с фронта, писал из самых страшных, смертельно опасных мест, и потому каждый раз так много вкладывал в письма, — эта девушка однажды ответила ему, что вряд ли они сойдутся характерами, вряд ли у них получится счастливая жизнь, ведь у Михаила такой тяжелый нрав, если уж говорить начистоту. Как-то так совпало, что письмо пришло в ответ на то, в котором Михаил писал, что ранен и лежит в госпитале. С тех пор к женщинам он стал относиться настороженно и, хоть изредка знакомился и сходился, ни одну полюбить не смог. В конце концов он решил, что любовь его прошла и больше не вернется. Надо найти женщину, которой бы он нравился и которую сам уважал, и жениться. Пора! Не век бобылем жить! И вот он встретил Ольгу. Куда пропала всякая настороженность! Он словно забыл, что его когда-то обманули, забыл, что ему уже тридцать, а не восемнадцать. Его так сильно тянуло к Ольге, он постоянно испытывал такое неодолимое желание видеть ее, быть с ней рядом, какого, может быть, не испытывал в пору первой своей любви.

Одно было огорчительным для Михаила: как-то нескладно все у него получалось с Ольгой. Только успел познакомиться — и вот, на тебе, дернул черт зачем-то пойти к ней на дом, а потом, при встречах, и сказать об этом было неудобно, и замалчивать свой приход еще неудобнее. К тому же очень уж глупо вел он себя при этих встречах. Нет, не терялся — Михаил был не робкого десятка, — а именно как-то глупел в присутствии Ольги. На него будто блаженное забытье вдруг находило. Очень легко пообещал он ей и короткие сроки сева, и глубокую вспашку поливного поля. Но его старые машины и при обыкновенной пахоте едва-едва укладываются в норму горючего. Теперь на поливном что ни смена — пережог. А бригада и так перерасходовала керосин в первые дни сева, когда было еще грязно и машины часто вязли. Сколько же набежит всего с Михаила за время сева? Хватит ли заработка, чтобы покрыть пережог?..

Начались поля Ключевского колхоза. Слева, через лощину, мерно урча, ползал дизельный трактор, чуть впереди справа, у края ровно разделанного поля, виднелся широкий сцеп сеялок. Около сеялок копошились люди. Вот двое, парень и девушка, отделились от остальных и зашагали в направлении села. Девушка, показывая на поле, что-то сказала парню и рассмеялась.

Михаил вздрогнул от неожиданности: Ольга! Ее голос он мог бы узнать в любой толпе. В нем все как бы оборвалось, на сердце стало тоскливо и пусто. Больше не оглядываясь на Ольгу с Гараниным — это был, конечно, он, по фуражке видно! — Михаил поднял воротник пальто и, резко хлестнув лошадь, свернул в лощину.

«Вон какие другие дела у тебя, товарищ секретарь!»

2

Ольга с Гараниным шли с полевого стана тракторной бригады в Ключевское.

Недавно просохшие, укатанные телегами и машинами дорожные колеи глянцевито лоснились на солнце, и идти по ним было легко и мягко, как по нагретому асфальту. В высоком небе неутомимый жаворонок взахлеб распевал свои песни. Пахло влажной землей, и был этот запах густым, сытным, от него слегка кружилась голова.

Говорили о хорошо перезимовавших зеленях, о севе, о том, что весна выдалась сырая и вдвое прибавила хлопот.

Гаранин время от времени замедлял шаг и, оглядывая поля, тихонько вздыхал. Оживленный, разговорчивый полчаса назад, сейчас он был какой-то притихший, сосредоточенный. Глаза глядели на дорогу, на поля, а видели что-то совсем другое. Вдруг без всякой видимой связи он сказал:

— А ведь в городе сейчас тоже весна! — и светло, отрешенно улыбнулся.

— Скучаешь, Илья Михайлович?

— Признаться, да.

Ольга сказала, что весна в городе неинтересная, незаметная.

Гаранин опять улыбнулся.

— Это, наверное, для непривычного глаза, а в городе, если хочешь знать, весна намного раньше здешней начинается. Здесь еще сугробы кругом, а в городе уже и ручьи забурлили, и мостовая задымилась. Здесь солнце по полям рассеивается, а там все на людей светит, людей греет… Эх, сидишь в такой день в цехе и крановщице нашей, Зине, завидуешь. Крыша у цеха стеклянная, а она под самой крышей, и оттуда двор наш заводской видно, видно, как тает на нем, и солнышко к ней в будку нет-нет да и заглянет…

Гаранин теми же отсутствующими глазами опять посмотрел на дорогу, на поля по обеим сторонам ее.

— А потом скверы, парки начинают зеленеть, и зелень эта сначала вроде тумана сизого вокруг деревьев, и травка пробивается какая-то серенькая. А день прошел — глядишь, на липах листочки выметнулись, трава уже зеленая-зеленая, а на каждом углу фиалки, ландыши… Верно, весна там не такая заметная, как здесь. Но это для того, кто не замечает, а я вот прошлую весну… — Гаранин вдруг осекся и некоторое время шел молча. — Я хотел сказать, мне прошлую весну на воздухе много бывать приходилось, так, знаешь, мы видели… я видел даже, как листья на деревьях каждый день подрастали.

— А кто она у тебя? — неожиданно для себя самой спросила Ольга. — Не та крановщица?