Версия Барни

Пока дети еще жили дома и нуждались в постоянной поддержке Мириам, наши мелкие размолвки случались редко и заканчивались, как правило, объятиями и смехом, да и в постели мы оставались страстными любовниками. Впрочем, сейчас, когда все подряд безудержно предаются эксгибиционизму и самовосхвалению, я предпочту немодную сдержанность и скажу только, что с Мириам я делал в постели вещи, которых не позволял себе ни с кем другим, и полагаю, что она тоже. После того как последний из нашего выводка покинул гнездо, свое вступление в пору новой для нас свободы среднего возраста мы отметили тем, что чаще стали баловать себя заграничными поездками, но на Мириам начали вдруг нападать приступы уныния и неудовлетворенности возможностями ее внештатной работы, кроме того она нет-нет принималась казнить себя за бездарность. По глупости своей я недооценивал эту проблему. И конечно же в свойственной мне придурковатой манере только отмахивался — дескать, ладно тебе, это пройдет: шалости менопаузы.

Майкл женился, а Савл переехал в Нью-Йорк. И вот однажды, перед тем как заняться любовью в туристском отеле с видом на Гранаду и половину Андалусии, я говорю:

— По-моему, ты забыла про свой колпачок.

— Он мне уже не нужен, но ты-то — конечно! Ты можешь еще иметь детей.

— Мириам, бога ради.

— Небось завидуешь Нату Гольду?

Нат прожил с женой тридцать лет, а потом развелся и нашел себе женщину на двадцать лет моложе, так что в те дни его можно было встретить на Грин-авеню с прогулочной коляской, в которой сидел полуторагодовалый малыш.

— Я думаю, он выглядит глупо, — сказал я.

— Не надо песен, дорогой. Это, должно быть, очень омолаживает.

Однажды вечером, после того как Кейт вышла замуж и уехала в Торонто, я пришел домой с работы раньше обычного и обнаружил на обеденном столе буклет с программами Макгиллского университета.

— Это еще зачем? — спрашиваю.

— Да вот, думаю записаться на некоторые курсы. А что, нельзя?

— Да можно, конечно, — сказал я, однако в тот же вечер чуть попозже пришел в ужас от перспективы возвращаться в пустой дом, когда она будет сидеть в лекционной аудитории, и разразился глупой антиакадемической филиппикой. Очень напирал на правоту Владимира Набокова, говорившего своим студентам в Корнеллском университете, что «д. фил.» — это значит дурак и филистер, а также что самые одаренные люди из тех, кого он знал, в университетах не обучались.

— А как насчет твоих детей?

— Нет правил без исключения. Вот Бука, например. Окончил Гарвард.

— Сомневаюсь, чтобы они там установили в его честь мемориальную доску.

Бука был у нас предметом постоянного раздора, а кроме того, я не разделял всеохватного почтения Мириам к профессорам. Кстати (я, кажется, об этом еще не упоминал), у меня в офисе стену украшал мой школьный аттестат в рамочке, красиво освещенный сверху. Мириам меня за это ругала.

— Да сними же ты его, дорогой, — однажды взмолилась она. Но он так и остался висеть.

На следующий день после моей несвоевременной антиакадемической тирады я обнаружил университетскую брошюрку в кухонном помойном ведре.

— Мириам, — сказал я, — мне ужасно стыдно. Иди, поучись опять в Макгилле, если это тебе так нужно. Почему бы и нет?

— Не бери в голову. То был просто каприз.

И вот сегодня мы счастливы и радостны, как молодожены, а, кажется, назавтра… — хотя, конечно, ведь у нас в Лондоне уже двое внуков. Кстати, заставить себя выбросить детскую одежду Майкла, Савла и Кейт Мириам так и не смогла. И не разрешила мне избавиться от целой библиотечки рваных и изрисованных книжек Доктора Суса[337]. Тем временем ее все больше загружали работой на радио, все меньше она предавалась унынию и снова стала походить на себя в старые добрые времена. Зато когда, пусть нечасто, но все же наползала очередная черная полоса, я вел себя нелепо (к сожалению, понял я это много позже) — раньше обычного сбегал в любезный моему сердцу «Динкс» и дольше там задерживался. Являлся домой к ужину (а ужины Мириам готовила удивительные, прямо-таки празднества) и тут же хамски валился в пьяной дреме на диван в гостиной, проводя там весь остаток вечера, до тех пор, пока Мириам нежнейшим образом не разбудит меня, чтобы я перебирался в кровать.

— Между прочим, Соланж приглашала меня пойти с ней сегодня в «Театр де нуво монд», а я отказалась. Не хотела оставлять тебя одного.

— Ой, прости! Правда, прости, дорогая.

Однажды под вечер я сидел на обычном своем табурете у стойки в «Динксе», разводя турусы на колесах перед двумя девицами, которых притащил Зак, и вдруг Бетти выразительно на меня посмотрела.

— Только что заходила Мириам.

— Где?

— Она зашла, повернулась и вышла.

— Она разве не видела, что я здесь?

— Видела.

— Tempus edax rerum[338], — прокомментировал Хьюз-Макнафтон.

— Балбес ты, Джон!

Я поспешил домой и нашел там Мириам в крайнем волнении.