Версия Барни

— Вот, специально оделась в твое любимое платье, хотела сделать тебе сюрприз, пошла в «Динкс», думала, тебе доставит удовольствие, если, в кои-то веки, я там с тобой выпью, а потом мы вместе пойдем ужинать. И тут — здра-асьте! — сидит, болтает с двумя девицами, которые в дочери ему годятся. Это не ревность. Это просто печаль.

— Ты не понимаешь. Их приволок Зак. Я просто проявлял вежливость.

— Мне уже под шестьдесят. Может, подтяжку лица сделать?

— Мириам, бога ради!

— Или начать красить волосы? Что мне делать, чтобы потрафить мужу, кабацкому волоките?

— Ты больно уж спешишь с выводами.

— Разве?

Затем, не в первый и не в последний раз, она принялась ругать отца. И развратник-то он. И обманщик. И мать из-за него умерла. Уж сколько лет прошло, а Мириам все не могла смириться с распущенностью своего отца — как вспомнит об этом, сама не своя становится. Наверное, это было первое в ее жизни предательство. Я тогда уже умел спокойно воспринимать ее вспышки. Мне все это не казалось важным. Мол, нам-то что? Идиёт.

На следующее утро мне пришлось встать рано, чтобы успеть на утренний самолет в Торонто, а когда я вечером вернулся, Мириам не было. На столе лежала записка.

Дорогой!

Я лечу в Лондон навестить Майка и Каролину с их детишками. Прости, что я вчера закатила истерику, и ничего такого не думай. Просто мне иногда нужно развеяться, как и тебе. Если вернешься домой рано, не надо ловить меня в аэропорту Мирабель. Я прошу тебя, пожалуйста. Уезжаю не больше чем на неделю. Целую.

МИРИАМ

P. S. Не надо каждый вечер ходить к Шварцу и наедаться там копченостями и жареным. Тебе это вредно. Я кое-что оставила в холодиле.

Открыв холодильник, я нашел там кастрюлю спагетти под мясным соусом, кастрюлю картофельного супа с зеленым луком, жареную курицу, палку колбасы, миску картофельного салата и пирог с сыром. В расстроенных чувствах поел перед телевизором и рано лег. В семь утра позвонила Мириам.

— Как ты там? — спросил я.

— Прекрасно. Чувствую себя девчонкой-прогульщицей. Надо мне почаще такие выходки устраивать.

— Ну, не знаю. У тебя правда все в порядке?

— Да. На ланч Каролина приглашает меня в «Дафни», так что мне пора уже собираться. Сегодня ты вечером дома будешь?

— Конечно. На завтрак я ел спагетти, обедать, наверное, буду жареной курятиной и сырным пирогом.

— Попозже я тебе еще позвоню. Целую. Пока-пока.

Не хочу даже говорить о том, что произошло в тот вечер. Это была не моя вина. Я был пьян. И никакого значения это для меня не имело. Черт! Черт! Черт! Чтобы отменить, аннулировать этот вечер, я отдал бы год жизни. Я задержался в «Динксе» дольше обычного, время старперов вышло, и начали мало-помалу стекаться одинокие поганцы и поганки. Явился Зак, когда-то работавший в той газете — ну, где все про деньги. Нет, не «Уолл-стрит джорнал». В канадской. То ли «Файнэншл рипорт», то ли «Файнэншл пост». Да и пошла она!.. [«Файнэншл таймс»; правда, ее уже нет — закрылась 18 марта 1995 г. — Прим. Майкла Панофски.] Макароны откидывают в… Дьявол, ведь я это уже выяснял. Семерых гномов зовут: Профессор, Ворчун, Весельчак, Скромник, Чихоня и еще два каких-то. Лиллиан Хелман не писала «Человека в костюме от "Брукс бразерс"». Или рубашке? Хрен с ним.

Зак (это который работал в той денежной газете) сидел со мной рядом, рассказывал о своей первой встрече с Дадди Кравицем:

— Меня послали брать интервью у новых молодых монреальских миллионеров для материала, который мы готовили. Богатые рафинированные англосаксы один за другим все отрицали, говорили, что никакие они не миллионеры, даже номинально, и каждый, мол, кто на этом настаивает, их оскорбляет. Они рассказывали мне о том, что у них заложено, и какие взяты банковские ссуды, и как им тяжело оплачивать учебу детей. Поговорил с франкоканадскими брокерами — те дуют в ту же дуду. Банкиры-англофоны все против них в сговоре. Крупных инвесторов вкладывать деньги в людей с фамилиями Биссонет или Тюржон не заманишь. Думают, мы глупые. Все у них конкуренция, конкуренция. Спать не могут, так из-за своих денег переживают. И когда я пошел разговаривать с Кравицем, я уже смирился, готов был выслушать еще более громкие жалобы на бедность. А он, наоборот, обрадовался. «Э, — говорит, — парень, спохватился: миллионер! Да я уже давно двойной, тройной миллионер. Думаешь, хвастаю? Давай-ка покажу тебе кое-какие бумаги. Кстати: где твой фотограф?» Что бы кто о нем ни говорил, мне он так понравился — я ему потом ни в чем не отказывал. И куда это ты пошел?

— Домой.

— Да ну! Давай еще по одной на дорожку!

— О'кей. Но только по одной.