Вертер Ниланд

— Всякую еду люблю, — сказал он за столом, — если в ней булавок не понатыкано. — По доброте душевной он пригласил познакомиться и моих родителей.

— Я больше немецких книг не читаю, — сказал маленький седовласый человек, как только заговорили о литературе. Разговор моментально перешел на войну, при этом пытались определить ее продолжительность.

— Ну, я бы сказал, — произнес отец Жима, — самое долгое, — но так долго она не протянется, — это полгода.

— Так, как нынче дела идут, — с улыбкой сказал мой отец, — она вполне может затянуться лет на двадцать пять.

Хансик, который оказался знаком с одним из братьев Жима, принес с собой гитару и весьма бурно исполнил песню «На коньках по радуге» — коронный номер. Когда заговорили о войне, он сказал:

— Уже в этом году кончится.

— Почему ты так думаешь, Ханс? — спросила мама.

— Каналы, по которым я получаю известия, тетя Йет, — отвечал он, — очень хорошо, я повторяю, очень хорошо осведомлены.

Недель шесть спустя тетя Янне, возбужденная, поднялась к нам наверх.

— Зеленые хватают мальчиков повсюду у площади Ватерлоо, — сказала она. — Может, Симончик пойдет посмотрит для меня? Нет, лучше пусть сходит в контору к Хансику, сказать, чтобы он на улицу не выходил. Или нет, я ему позвоню, пусть Симончик подождет.

— Присядь-ка сперва, — сказала мама. Это было в среду. Ей удалось немного успокоить тетю Янне.

— Позвони Хансику, — сказала мама.

— Уже позвонила, — сказала она.

— Смотри-ка, — сказала мама.

— Я пойду туда, гляну, — объявил я.

— Ты поосторожнее, ладно? — спросила мама.

Я быстро доехал на велосипеде до площади Ватерлоо и вернулся с подробным отчетом. Дядя Ханс неторопливо курил свою короткую черную трубку.

— Какой свитер у тебя красивый, — заметил он в середине моего рассказа, — новый?

Тетя Янне постоянно названивала в контору, где работал Ханс. Он оставался там на ночь: я слышал, как она обещала принести ему постельное белье и еду. По ее просьбе я подошел к телефону.

— Не думай только, высокочтимый, достопочтенный Симончик, что то, что ты скажешь, тоже будет иметь какой-то смысл, — сказал голос на том конце.

— Ну-ну, — сказал я, хмыкнув, поскольку тетя Янне не спускала с меня глаз.

— Эта баба ноет просто страшно, — продолжал он, — передай ей от меня, что она — жуткая старая зануда. — Слышимость в трубке была очень ясная, и потому я постукивал левой ногой по полу.

— Да, конечно, — громко сказал я, — могу себе представить, очень мило.

— Ты что имеешь в виду? — спросил он.

— Только то, — сказал я, — что ты в любом случае должен быть осторожен, но ты и так осторожен, как я слышу. Пока! До свидания, — и я положил трубку на рычажки, хотя Ханс вдруг опять начал орать; при этом возникли какие-то свистящие посторонние звуки.

— Ну, что он сказал? — спросила тетя Янне.

— Он сказал, — пустился излагать я, — что мы все нервничаем и говорим друг другу всякую чепуху. Но ты не должна волноваться, сказал он. Само собой разумеется, он на улицу не выйдет. Когда-нибудь все закончится, сказал он.

— Можешь еще разок позвонить, — удовлетворенная, сказала тетя Янне. После чего выглянула на улицу и сказала:

— Не волноваться, не сходить с ума.

Через четыре дня тетя Янне зашла проведать мою мать, ушедшую к каким-то знакомым; она должна была с минуты на минуту вернуться. Пока тетя Янне дожидалась ее, заглянул еще и толстяк-фокусник, живший за углом. На лестнице он всегда насвистывал мелодию, которая предваряла радиовещание из Лондона.

— Не свисти так на лестнице, — сказал я, — ни к чему это, да и опасно.

Выслушав скудные сообщения, он сказал:

— Я полагаю, что они проиграют, вот только не знаю, до моих похорон или после.

Он затрясся от хохота и ушел, громко насвистывая на лестнице ту же мелодию. Как только он ушел, вернулась мама.

— Дочь Паркмана умерла, — сказала тут тетя Янне. Она поведала, что дочь соседа, жившего через дом от них, и ее муж вместе приняли яд. Мужа доставили в больницу, и он уже выздоравливает.

— Он кричит, им приходится его держать, — сказала тетя Янне.

«Кого она имеет в виду, отца или зятя?» — подумал я. Июнь был очень мягким — сияющее преддверье лета. Как-то в полдень, когда мама вязала, сидя у окна, к нам зашла тетя Янне вместе с Отто. Она была бледна, потрескавшаяся кожа на ее лице походила на штукатурку, хотя тетя Янне не пудрилась.

— Мама, мама! — нетерпеливо кричал Отто.

— Ты хороший мальчик, помолчи немного, солнышко, — сказала тетя Янне.

Она пришла рассказать о происшествии с ее племянником. Проезжая по городу на велосипеде, он нарушил правила и был остановлен человеком в черных сапогах, отчасти в штатском, отчасти в униформе; записывая его имя, тот ухмыльнулся.

Через несколько дней после этого, вечером, у их дверей появился одетый в темное, неприметной внешности человек, заявивший, что племяннику на следующий день надлежит явиться в контору в городе из-за того дорожного происшествия, чтобы, как он сказал, утрясти это дело.