Вертер Ниланд

— Госпожа Бословиц просит, нельзя ли упомянуть род болезни, — сказа я. — И лучше бы не по-латыни. — Главная сестра забрала конверт и вернулась чуть позже. — Подождете немного? — спросила она. Через некоторое время я получил тот же запечатанный конверт.

Я немедленно отнес его тете Янне и застал ее и Хансика сидящими у окна. Комната была почти целиком погружена во тьму. Портьеры были открыты, тюль отдернут, и из эркера они с Хансиком наблюдали за улицей.

— Ну что ж, отлично, — сказала тетя Янне, прочтя бумагу.

— Ты думаешь, это имеет какой-то смысл? — спросил Ханс.

— Возможно, — ответил я. «Он знает, он знает», — чуть ли не вслух сказал я.

— Что ты? — спросила тетя Янне.

— Так, это я про себя, — сказал я.

Не только моя мать, но и другие знакомые Бословицей, зашедшие вечером, с хмурым изумлением обсуждали их положение дел.

— Это прямо как в доме с привидениями, — сказала мама.

Я регулярно заходил к ним по вечерам, и всякий раз повторялось то же самое. Звонок в дверь, поворот замка внутренней двери и, когда я входил в коридор, тетя Янне была уже опять в комнате. Заходил в гостиную — у левого окна эркера сидела тетя Янне, у правого — Хансик. Как только я входил, тетя Янне на минуту покидала свой пост, бежала в коридор и запирала дверь на замок. Провожая меня, она закрывала дверь за моей спиной; выйдя на улицу, я опять видел их, сидящих перед окнами, словно изваяния. Я махал им рукой, но они никогда не реагировали.

Однажды утром, во вторник, соседи зашли к нам сказать, что накануне вечером, в половине девятого, приходили двое агентов в черных касках. Тетя Янне предъявила свидетельство из больницы, которое один из агентов осветил карманным фонариком.

— А вы кто? — спросил он у Хансика. Когда тот назвался, второй сказал: — В списке не значится. — Вам обоим придется пойти с нами, — сказал первый.

Когда дяде Хансу сообщили новость, он промолчал. Решили, что он не расслышал или не понял, и несколько раз настойчиво повторили ее. Он попытался выпрямиться в кровати и, когда ему под спину подложили подушку, уставился в окно. В конце концов посетительницы, — подруга тети Янне и ее дочь, — ушли домой.

Как-то днем к нам зашла соседка.

— Из Инвалидов[6] вывозят, — сообщила она и рассказала, что видела, как глубоких стариков сотнями волокли по лестнице из здания в стоявшие наготове грузовики, и как старец девяноста двух лет, которого она прежде знавала, воскликнул: «На руках меня носят!» — Из Апельдоорнского леса вчера тоже всех вывезли, — сказала она.

— Что ты сказала ему про Отто? — спросил я у матери, когда она вернулась с очередного посещения дяди Ханса.

— Так и сказала, всех вывезли, — сказала она. — Он только надеется, что Отто сразу убили. Доктора и медсестры остались с пациентами, слыхал?

— Нет, — сказал я, — не слыхал.

В начале следующей недели один из друзей дяди Ханса нанял экипаж и перевез его из госпиталя в чердачную комнату в центре города, которую ему предоставили знакомые. Поздно вечером из подъезда дома дяди Ханса он забрал и инвалидную коляску, — шины с нее уже были украдены. Через четыре дня квартиру очистили, но было решено, что дяде Хансу пока ничего об этом не скажут.

Больной лежал один на новом месте, но дважды в день к нему приходила медсестра. Об укрытии знали только несколько человек.

В течение лета все шло наилучшим образом. Когда наступила осень, для дяди Ханса пришлось подыскать новое убежище, поскольку в этом помещении нельзя было топить.

Удалось подыскать для него место в доме престарелых. О документах обещали позаботиться.

Когда ему сообщили об этом решении, он показался разочарованным. Он объявил, что лучше бы его перевезли к друзьям.

Порой казалось, что он не понимает, что говорит; медсестре он как-то в полдень заявил:

— Помнишь, когда мне было двадцать семь? Нет, я имею в виду, в двадцать седьмом году, я точно знаю, стало быть… — после чего остался лежать в задумчивости.

Как-то в среду его навестила одна знакомая, художница.

— Тебе вроде бы он казался очень красивым? — спросил он. — Давай-ка честно.

У него был атлас с картами мира, принесенный ему соседями из дому, — он считал его весьма подробным и ценным. Когда медсестра зашла днем, он сказал:

— Возьми этот атлас себе, я отдаю его Али.

— Какая чушь, — сказала та, — он слишком хорош, чтобы отдавать.

— Возьми, говорю, — сказал он и попросил попить.

На следующий день пришла дочь подруги тети Янне и застала его спящим.

— Он спит, — сказала она дома.

Вечером заглянула медсестра, увидела, что он отдыхает, пощупала пульс и довольная ушла. На следующее утро она вернулась в обычное время и обнаружила остывшее тело. Она приподняла его голову с влажными остатками волос. Узкие губы были сомкнуты, и очки придавали лицу нереальное выражение.

— Я не сразу сообразила, — рассказывала она потом, — и мне показалось, я слышу что-то странное, но это был пылесос, совсем внизу.