Вертер Ниланд

Женщина ничего не ответила, — она определенно ожидала от меня более подробных пояснений. Я назвал ей мою должность и вновь изложил суть дела. Говоря, я начал злиться, но в то же время мной овладело приятное, торжествующее чувство.

— Видите ли, — сказал я, улыбаясь и стараясь не выходить из себя, хотя против моей воли щеки у меня начали разгораться, — редакция газеты вашей партии (мне пришлось выбрать эти пространные слова, поскольку сильное отвращение внезапно помешало мне выговорить название газеты) направила меня на Вейзелграхт, а оттуда я был послан сюда. Ничто не мешает вам послать меня обратно по одному из этих адресов.

«Это сложная, слишком сложная и сжатая формулировка», — в ярости подумал я.

— Адреса, говорите. А у нас их нет, адресов-то, — сказала женщина.

— И что, нет никого, кто за это дело отвечает? — поощрительно спросил я. — Как вы думаете, к кому я мог бы обратиться? Может быть, вы могли бы для меня позвонить?

— Позвонить? Кому это я буду звонить? — спросила женщина. Вопрос показался мне наглым.

— Полагаю, что вы это сами прекрасно знаете, — сказал я, все еще спокойно и медленно, — возможно, этим занимается начальник отдела пропаганды. Это не Сеф ли Пейн? — При этом имени женщина вздрогнула. — По крайней мере, я видел это имя в телефонной книге, — сказал я. — Как вы считаете, может, мне лучше самому с ним переговорить?

— Да, разумеется, это можно, — нерешительно сказала женщина.

— Так и сделаем, — решил я. — Премного благодарен за ваш совет.

Я вновь отправился на Вейзелграхт.

— Мне нужно еще раз поговорить с г-ном Сефом Пейном, — сказал я дежурному в дверях, как будто уже разговаривал с Пейном в мой предыдущий визит, — это же, кажется, на втором этаже?

Портье услужливо направил меня на первый этаж, по коридору вторая дверь направо.

Судьба мне благоприятствовала. На площадке первого этажа было пусто. Я осторожно ступил в коридор, но человека в очках с черной оправой видно не было. Середину коридора заливал солнечный свет, проникавший через широко распахнутую дверь с правой стороны. Вторая дверь направо. Я подошел к ней и громко постучал по косяку. Человек, сидевший спиной ко мне за неким подобием стола, обернулся, но ничего не сказал.

— Я хотел бы поговорить с г-ном Сефом Пейном, мне нужны кое-какие сведения, — начал я.

Мужчина, развернувшийся ко мне на стуле, закаменел лицом. Я назвал свою должность. Губы его шевельнулись.

— Ну и что же вы хотели узнать? — процедил он сквозь зубы.

Я прошел дальше в комнату, поскольку расстояние между нами было слишком велико для того, чтобы вести беседу. Это было очень просторное, вытянутое помещение с голым полом. Многочисленные большие окна все до единого были закрыты. В комнате висел скверный запах застоявшегося папиросного дыма. По углам стояли свернутые флаги и транспаранты, на полу вдоль стен высились кипы печатного материала. Человек был один. Стол, за которым он сидел, был очень длинным и состоял из двух козел, накрытых сверху несколькими досками. По концам стола были также разложены пачки листовок. Посередине стояли пепельницы и старомодная конторская пишущая машинка, а рядом лежал квадратный, наполовину развернутый и перетянутый резинкой сверток с бутербродами.

Стол стоял примерно в метре от окна, и я обошел его, чтобы оказаться лицом к собеседнику. В комнате имелись несколько кухонных стульев, но они стояли далеко от меня. Я, не садясь, объяснил, зачем явился. Человек, который по мере моего продвижения в комнату поворачивался за мной на стуле, пристально посмотрел прямо перед собой, вытянул губы трубочкой, приподнял плечи и почти неприметно покачал головой. Его облик выказывал замечательное сходство с узнанным мною молодым человеком в редакции компартии. Этот человек был старше и дороднее, но в лице его читалась та же нездоровая напряженность, и глаза, хотя и не так глубоко посаженные, двигались мгновенными, беспокойными рывками. Он был в измятой куртке из серого плиса. В его внешности, благодаря ранней седине, отчего пряди русых волос мешались с белоснежными, можно было бы уловить нечто душевное и остроумное, но форма его черепа и, прежде всего, скулы делали это совершенно немыслимым. У него были такие же гигантские челюсти, как и у молодого человека, и рот его так же сильно выдавался вперед: я обратил внимание на его поистине непристойную величину и тяжесть. Голос человека был низким, он дурно артикулировал, и теперь я заметил — во рту его что-то перекатывалось: он жевал.

В комнату стремительно вошел какой-то человек и поставил на стол большой картонный футляр, легонько стукнув им по дереву.

— Здорово, Сеф, — сказал он и исчез.

«Сеф» поднял футляр, без особой радости оглядел его и вновь положил на стол.

— А для чего они им нужны? — спросил он.

Я объяснил, зачем нужны адреса. Он поднял брови, ничего не сказал, глотнул и развернул сверток с бутербродами. Это были разрезанные пополам и переложенные чем-то двойные ломти. Селедкой, как я теперь разглядел. Он подцепил верхний бутерброд, примерно половины которого уже не было.