Вертер Ниланд

Сестра Магнуссен не любила газет, набитых сообщениями о чудовищных вещах — убийствах, насилии и ужасных несчастных случаях, — а политика внушала ей отвращение. Политика распаляет человеческие умы и заставляет людей ненавидеть друг друга: не успеешь глазом моргнуть, — то стычка, то война. От политики она всегда держалась подальше и никогда не позволяла сестрам, нянечкам или доверенным ей пациентам беседовать на политические темы. Все разговоры были только об уходе за больными, хлопотах о людях, борющихся с болью, которую причинял им недуг, и о том, что в страдании своем они все равны и все имеют право на преданную заботу. Что значат в больнице ранг и положение, партийная принадлежность, вероисповедание или цвет кожи? Уход за больными — это неиссякаемый поток любви и жертвенности, и какие тут могут быть еще слова. Мир выглядел бы значительно лучше, если бы в нем не было так много политики.

Она купила иллюстрированные журналы «Газель» и «Маряйке». Оба, по случаю Рождества, содержали добавочные страницы, а краски были более сочные и богатые, чем обычно. В отличие от политических газет, вечно пестрящих известиями о насилии, жестокостях и всяческих существующих и вымышленных непорядках, эти журналы изобиловали статьями о том прекрасном, что также существовало на свете. О докторах и медсестрах, плечом к плечу сражающихся за жизнь ребенка; об ослепших на склоне лет людях и других немощных, которые не стали предаваться сетованиям на судьбу, но благодаря исключительной силе воли вернули себе полноправное место в обществе; о жизни знаменитых поборников медицинской науки, которые, не сдаваясь перед людским непониманием или противодействием, доводили свои исследования до окончательного триумфа и являлись истинными борцами, хотя и не облаченными в военную форму: белый халат был их мирным мундиром, их единственным врагом была смерть.

Для того, кто любил читать не только о трудах и злоключениях, имелись великолепные репортажи о бракосочетаниях царственных и благородных особ. Единственный род статей, которые сестра Магнуссен не одобряла, был о людях, которые брали под свою опеку, приручали и выращивали заплутавших оленят, львят или найденных в джунглях осиротевших шакальчиков. Фотографии были милы, что правда, то правда, но сестра Магнуссен не любила животных.

Из печи доносились потрескивание и гул, а жар за слюдяной дверцей из темного, почти неразличимого багрянца превратился в оранжевые сполохи. Сестра Магнуссен раскрыла первый журнал, немного полистала, но движения ее постепенно замедлились, и вот руки упали, замерев на коленях. От тепла ее разморило, и веки сомкнулись. Она не спала, но плавала в полудреме, и цветные картинки, которые она только что рассматривала — снежные ландшафты, пышно убранные рождественские столы, Санта Клаус рядом с роскошным огненно-красным автомобилем и зеленый вязаный свитер, в который был одет молодой человек с трубкой, — удивительным образом, словно в сработанной детскими руками волшебной шкатулке, сложились в некую диораму. Радио теперь мурлыкало; было ясно, что это человеческий голос, но слов было не разобрать. И все же сестре Магнуссен показалось, что она слышит фразы или, по меньшей мере, обрывки фраз. «Рождество скоро пройдет, пройдет, пройдет… — послышалось ей. — Ах, Рождество, раз в году, лишь только раз в году, и все подарки, и разные сюрпризики…» — отчетливо расслышала она. Голос пропал, и до нее, словно издалека, донеслась песенка: радио в ее комнате на миг умолкло, но у соседей была включена другая программа, и они как раз прибавили звук.

Теперь ее охватило напряжение, будто бы она, исполненная надежд, уже долгое время томилась в ожидании какого-то сюрприза. Было ли это в школьном классе, в чьем-то доме? Комната большая и весьма празднично украшена, но в ней очень жарко. «Поди сюда, девочка, — произнес тягучий, нарочито низкий голос. — Ну как, хорошо ты себя вела в этом году?» Сестра Магнуссен улыбнулась, не открывая глаз. «Осторожно, не упади», — сказал голос. Она вздрогнула и рывком выпрямилась. Теперь она совершенно проснулась. Было и в самом деле очень тепло и, чуть убавив жар в печи, она немного отодвинула стул. Надо бы приготовить крепкого чаю или бульону. Неужели она спала? Вроде бы да: в любом случае, вздремнула. Как странно, ведь это было воспоминание чуть ли не пятидесятилетней давности. Санта Клаус тогда прямо в душу ей заглянул, потому что заметил, как она взбудоражена, и подыскал сердечные слова, чтобы успокоить ее, и все же она нервничала настолько, что, получив подарок, забыла о том, что трон Санты стоял на возвышении, и, повернувшись, вдруг покатилась по ступенькам и расквасила себе губы. И как только могло все это так живо сохраниться в памяти и внезапно, стоило ей заклевать носом у печки, всплыть из глубин далекого прошлого?..