Вертикаль. Место встречи изменить нельзя

Когда пришел в спальню, Катя стелила постель. Митя посмотрел, как жена ловко управляется, и окончательно проснулся. Уж с чем с чем, а с женой ему решительно повезло. Это точно. И как она славно, непостижимо переменилась за эти дни. Но отчего-то Митя оробел, наблюдая собственную жену, сильную гибкость ее тела. Точно в трех шагах от него стояла не родная супружница, привычно-удобная, как домашние туфли, – какая уж тут робость, какие церемонии! – а чужая женщина, очаровательная и недоступная. Такое неистовое желание женщины смутно и стыдно помнилось ему только в давнем отроческом бешенстве. Митя всегда считал это чем-то темным, не вполне приличным, и вот оно опять поднялось из глубины и нахлынуло, ослепляя, удушая.

Руку на плечо жены он положил почти просительно и потянул к себе, но вместо мягкой податливости встретил холодное недоумение.

Катя посмотрела вопросительно.

– Между прочим, я по тебе скучал, – толсто намекнул Митя.

Не пожелала услышать. С тем же успехом можно добиваться взаимности от статуи.

– Что это? – вдруг замерев, резко спросила Катя.

Какой-то посторонний звук раздался в доме, звякнуло что-то стеклянное.

– Мало ли, – сказал муж и попробовал атаковать жену вторично.

Катя отстранила его, как вещь.

А звук повторился, тонкий, стеклянный.

– Это птица о стекло, – предположил Митя. – Или бабочка.

Катя покачала головой.

– Ну, привидение шастает, – сказал он с натужной, противной самому себе игривой развязностью.

– Да, это в ее комнате, – согласилась жена, напряженно вслушиваясь.

Постояли, послушали тишину.

– Глупости это все, – неуверенно сказал Митя. Он увидел глаза жены и испугался, не привидения, конечно, что он, псих? А вот этих безумных Катиных глаз.

– Да. Глупости, – сказала она. – Голос был чужой, низкий, грубый. – Чушь собачья. Ладно, ты ложись.

– А ты?

– А я в ванную, – тем же голосом. Лицо у нее неуловимо сразу постарело.

Катя ушла в ванную. Надолго ушла. Митя даже начинал подремывать, пока ждал, терпеливо кутаясь в одеяло, предвкушая супружеские радости, утвержденные законом.

Вода уходила из ванны, оставив на голом Катином плече воздушно-пенный эполетик, чуть сбившийся назад, к лопатке.

Катя ополоснула под краном руку, отерла мокрое лицо, показавшееся вдруг до странности чужим, так что пальцы замерли, как бы прислушиваясь. Катя легко коснулась, скользнула по очертаниям бровей, закругленью лба, впадине виска, линии рта и, не ограничив любопытство лицом, пустилась в долгое странствие по собственному телу.

Она пропутешествовала от упругой мочки уха к беззащитному горлу, спустившись на – нарушение закона Ньютонова плода – холмик скулы, а там и дальше, дальше, вниз, вниз, через ступеньку ключицы к прохладной нежности груди, бесчувственно и грустно неотозвавшейся на ласку, обернувшуюся лишь бедным напоминанием о ласке других рук.

Катя исследовала собственное тело как неизвестную страну, – с младенческим любопытством, безгрешным и потому неподвластным стыду и прочим греховным порождениям, с вниманием, с которым неглупый человек иногда рассматривает незаметное в своей будничной обыкновенности чудо.

Путешествие ее было прервано шуршанием шагов у самого порога ванной комнаты.

Катя оглянулась затравленно.

– Ка-атя, – тихий вкрадчивый Митин голос, и царапанье, глуховатое, тупенькое, когда – по дереву притолоки, тонко звенящее, резонирующее, когда – по молочному стеклу двери.

– Катюша, сколько же можно, а?

Она уже на полу стояла возле ванны, на резиновом коврике… Не спит. Не заснул. Вот ведь беда. Тоска, тоска. А она так надеялась. Так надеялась. Так…

Жарко, душно, тесно. С терпеливой обреченностью Катя стояла в магазинной очереди, не включаясь во всеобщее усталое раздражение, пытаясь читать прихваченный из дома журнальчик.

Катя услышала знакомый смех и подняла голову.

Он не замечал ее, стоял к ней почти спиной. Ей показалось, что он еще сильнее загорел за эти… дни? годы? за ту вечность, что она пыталась не думать о нем и не умела думать ни о чем, кроме. А он смеялся так, что Катя сама начала невольно улыбаться, но улыбка, слабо тронув губы, увяла. Он там сок пил, собака, и легко трепался с буфетчицей, а та смотрела нахально, щурясь в золотозубой улыбочке. И часто он здесь сок пьет, хотела бы она знать? Ревность аккуратно провела бритвой по всему телу – от горла до живота.

Катю ткнули кулаком в спину. Заснула, что ли?

Она улыбнулась рассеянно, виновато, двинулась на два шага. Снова замерла, ожидая.

Буфетчица выбирала мокрыми пальцами монетки с его протянутой ладони. Тварь. Нечистый халат – прямо на голое тело.

В Кате поднялась ненависть, какую не подозревала в себе. И – тоска. Ноги вдруг ослабели. Говорливая очередь откатилась и исчезла в темноте жарко дрожащего тумана. Катя воспринимала все как через температурный обморочный озноб. Вот сейчас, здесь, у прилавка сползти на заплеванный, зашарканный пол и сдохнуть.

Катю вернула в реальность тихая фраза, произнесенная в спину беззлобно, даже с оттенком удовлетворения:

– Вот ведь, бесстыжая. Довела свекровь, чтоб от мужа гулять вольнее. И ничего, не чешется.