Вертикаль. Место встречи изменить нельзя

Бригадир уважал хозяйское чувство порядка.

Катя нервно позвякивала на ладони связкой ключей.

Луна, как соглядатай, сквозь деревья заглядывает в сад, сырой и синий. Дождь будто бы прошел в саду: так ослепительно блестят листьями кусты.

Сергей вонзает в землю лезвие лопаты.

Яма перед глазами, под ногами бездонна и черна. На дальнем ее краю на корточках сидит Катя, прижав к коленям остренький подбородок, и улыбается бессмысленно, как блаженная.

Лопата взрезает землю со стеклянным звоном. Монотонное падение капель – с мокрых листьев, что ли? – невыносимо. Невыносимо – собственное дыхание, предательское, неостановимое. Звуки ударяются о ночную тишину, твердую, плоскую, как стена, и гулко отлетают, множась, расползаясь.

Из тишины приходит неблизкий мягкий шорох автомобильных шин и ровный звук мотора.

Импровизированная могила наконец открыта. И Катя медленно поднимается, чтобы помочь Сергею. Босые ноги ее перемазаны влажной землей.

А звук мотора приближается и стихает.

Катя наклоняется, протягивая вниз руки, но так и застывает в полупоклоне, глядя безумными, нежными глазами куда-то за спину Сергея, и все улыбается, улыбается.

Пот, стекая по лбу, жжет глаза. Сергей бесполезно облизывает пересохшие губы.

С усилием, обреченно, он все же поворачивает голову: с той стороны забора, о забор небрежно облокотясь, стоит Романов. Он смотрит дружелюбно. Кажется, сейчас он улыбнется и приветливо кивнет Сергею, как дачный сосед – дачному соседу. А на дороге – машина с отворенной дверцей, и машина эта отчего-то Катина старая «Волга».

– Пора, – произносит ласковый настойчивый Катин голосок. – Пора. Время уходит.

Сергей открыл глаза.

Ночь. Удивленное терпеливое Катино лицо. Истерзанное одеяло на полу.

Сел. Вытер ладонью мокрый лоб.

– Чертовщина какая-то, – сказал хрипло.

Сон отодвинулся, забываясь почти сразу, только этот невыносимый звук остался – капли воды все падали и падали монотонно. Сергей понял, прислушиваясь: это в кухне из неплотно завернутого крана.

– Пора, – сказала Катя.

Луна катилась в облаках, влажная, как человеческий глаз, съеденный бельмом. Листья блестели зеркально. Но тишина сада была другая, не та, что во сне, живая, отвечавшая шагам, прикосновениям, движениям.

Сергей копал.

Катя сидела на корточках, прижав к коленям подбородок, смотрела, как он копает, по-детски сосредоточенно хмуря лоб.

– Сейчас мы его вывозить не будем, – сказала Катя. – Утром закончим, а то мотор услышат.

Она встала, отошла к забору, шурша палыми листьями, и стояла там, чутко прислушиваясь к спящим соседним дачам, положив ладони на забор.

На земле лежал яркий полиэтиленовый мешок из тех, что предназначены для хранения одежды и снабжены для удобства пользования застежкой-«молнией».

Когда Сергей откопал, Катя прошуршала к другой стороне ямы, чтобы помочь, и наклонилась, протянув вниз руки.

Мягкий шорох автомобильных шин дурным навязчивым повторением сна пришел к ним из тишины.

Сергей слушал, замерев.

– Ну же, – позвала Катя.

Он оглянулся затравленно на дорогу: она была пуста.

Не докатившись до них, автомобильный голос начал отдаляться и стих совсем.

– Берись, – сказала Катя. – Чего ты?

– Так. Ничего. – Он вытер пот со лба.

– Неврастеник ты у меня, – нежно сказала Катя, наклоняясь.

Сергей смотрел на нее, недоумевая. Стоит ведь, милая, над телом мужа, а на лице ни тени страха, волнения, отвращения… какие там еще чувства могли бы и должны были бы возникнуть в ее душе, а она… в самом деле, безумная она, что ли?

Они сделали так, как решила Катя. Спать уже не ложились. С трудом, накачиваясь кофе, дождались утра. А утром Катя вывела машину.

Они затолкали в багажник тело убиенного, запакованное в полиэтиленовый мешок, и отправились в лес, где тело было предано земле вторично.

Возвращались молча. Бессонная ночь не располагала к разговорам. Солнце уже веселилось, ослепляя.

– Спать, спать, спать, – пробормотала Катя с усталой радостью славно и не без пользы потрудившегося человека. Они уехали, и Сергей, холодея, все посматривал искоса на изящный Катенькин профиль.

Так она осталась одна, но ее сознанию не сразу открылся смысл случившегося.

Сначала Катя ждала, стараясь отвлечь себя хозяйственной суетой, с привычным замиранием посматривая на дорогу, думая нетерпеливо: вот ведь оно как, уже вечер приближается, а его все нет и нет.

Но потом была ночь, пустая, холодная, ей предстояли еще и еще такие ночи – с шорохом листьев за окном, что ей мерещится – под его ногами, и тогда она стремительно поднимала от подушки голову, думая с тревогой: вот оно как, ночь тянется и тянется, и его все нет и нет.

В ту ночь ей все-таки удалось заснуть, но на рассвете ее разбудила глухая тишина: это замолчали часы, стоявшие на каминной полке. Она лежала, прислушиваясь, и вдруг отчетливо и просто поняла, что он ушел, что его не будет больше.

Она поднялась и пошла в ванную, где висела его выстиранная, влажная еще рубашка. Только теперь она заметила, что со стеклянной полочки перед зеркалом исчезли характерные свидетельства присутствия мужчины в доме – и бритва его, и тюбик с мыльным кремом, и помазок.