Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

В этом доме посетил Леонтьева Великим постом 1890 года Л.Н. Толстой, с которым он был хорошо знаком. Леонтьев выступал в печати с отзывами о его произведениях. В письме от 10 декабря 1890 года он пишет: «Мне теперь привезла на днях одна молодая помещица его “евангелие” (рукописное, конечно). Она давно его приобрела, но боится без моей помощи с ним ознакомиться… Я начал было его, но скоро соскучился, увидавши с первых страниц, что это весьма известная и не новая проповедь “всечеловеческой любви” как “искусства для искусства”, без всякой надежды на помощь и награду свыше, ибо особого Бога (как он говорит) нет; однако положил себе уроком дочесть до конца понемногу этот преступный и пошлый бред зазнавшегося и избалованного человека, который, видимо, верит в какую-то святость собственных наклонностей и мыслей… Он бы ходил и по всем деревням, убивая веру мужиков, если бы не знал, что ему не даст полиция этого делать! А где может — делает. Был ведь он и у меня прошедшим Великим постом. Просидел часа два, проспорил: был очень любезен, обнимал, целовал, звал: “Голубчик Константин Николаевич!”… Под конец свидания и беседы я сказал ему:

— Жаль, Лев Николаевич, что у меня нет достаточно гражданского мужества написать в Петербург, чтобы за вами следили повнимательнее и при первом поводе сослали бы в Тобольск или дальше под строжайший надзор; сам я прямого влияния не имею, но у меня есть связи, и мне в Петербурге верят сильные мира сего.

А он в ответ, простирая ко мне руки:

— Голубчик, напишите, сделайте милость… Я давно этого желаю и никак не добьюсь!»306.

В этот раз Толстой был и у старца Амвросия, — разговор шел около часа, но подробности его неизвестны.

Константин Николаевич Леонтьев в писаниях своих отмечал возрастающее влияние Оптиной пустыни не только на простой народ, но и на образованное общество. В статье, написанной в 1890 году («Добрые вести»), он писал: «Недавно в наш Оптинский скит поступили послушниками двое молодых людей из лучшего нашего дворянства… Они двоюродные братья. Оба женаты, супруги их молоды и красивы, средства их настолько хороши, что г-жа Шидловская в своем воронежском имении устроила на свой счет женскую общину, в которой, как слышно, и будет сама настоятельницей. И мужей, и жен одели здесь, в Оптиной, в монашеское платье, и обе молодые дамы уехали в Воронеж, а мужья остались в скиту. В последний раз, уже облаченным в подрясники, им позволили сходить в гостиницу проститься с мужьями, братьями, и прощание это, говорят, было до того трогательно, что старый монах-гостинник, человек торговый и вовсе не особенно чувствительный, плакал, глядя на них, и восклицал: “Господи! Да что же это вы делаете? Да как же вы это, такие молодые, расстаетеся! Да разве это так можно! Боже мой!”.

Жили обе молодые четы между собою в полном согласии, и, когда одна приезжая дама спросила у г-жи Ш-й, что побудило их решиться на такой геройский шаг, она отвечала: “Мы были слишком счастливы!”.

Вот это истинно христианский страх! Страх от избытка земного благоденствия. Это высшее проявление того аскетизма, без некоторой доли которого и в мирской жизни нет настоящего христианства…

Сами ли они позднее поняли, что без опытного руководителя легко сбиться в этом отношении с правильного и разумного пути, или кто-нибудь надоумил их, но они уже несколько лет тому назад начали ездить в Оптину и советоваться со старцем Амвросием…

Надо радоваться этому случаю как одному из самых поразительных примеров того религиозного обновления, которое становится у нас все заметнее… Я думаю об идеале, к которому наконец-то стали многие русские люди на глазах моих стремиться… Важно то, что религиозное настроение все растет и растет в высших общественных и умственных сферах наших.

Я знаю Оптину пустынь давно, уже скоро 16 лет… и теперь живу около нее безвыездно, скоро будет четвертый год. И вижу большую разницу, большую перемену к лучшему. Потребность приближения к Церкви, к ее преданиям, потребность духовного руководства возросла на моих глазах.

Все чаще и чаще стал с годами встречать людей, которые приезжают сюда не из одного любопытства и не по одному только национальному чувству, которое влечет полюбоваться на нечто действительно русское, на нечто живущее теми началами, которыми жили предки наши, на русский благоустроенный монастырь. Нет! Доказательств очень много тому, что лично религиозные нужды усилились много за последние годы. Желание видеть старцев, беседовать с ними, посоветоваться, благословиться у них — это только одно из проявлений того настроения, о котором я говорю»307.