Вес чернил

Картина была подписана. Родни Келлер – Аарон знал этого талантливого аспиранта факультета изобразительных искусств. Прошлой весной состоялась выставка студентов-искусствоведов (еще одна возможность поесть на дармовщинку), и Аарон мог насладиться работами Родни. Большую часть составляли портреты – люди более яркие, чем в жизни, цвета резкие, контрастные, а взгляды такие пронзительные и прямые, что создавалось впечатление, будто модель смотрит прямо в объектив камеры. Аарон поймал себя на том, что невольно отступил назад… Однако эта картина была другой. Родни отринул свою манеру преувеличивать черты модели и изобразил Марису такой, какая она и была на самом деле, подчеркнув лишь прямолинейную откровенность ее красоты.

В ошеломлении и восторге Аарон стоял перед мольбертом, как вдруг его кольнула нехорошая мысль: а уж не спит ли Мариса с Родни? Или Родни гей? Во всяком случае, Аарон подозревал в нем гомосексуальные наклонности, хотя ручаться было трудно.

Он вышел из студии.

Месяц спустя Аарон встретил Марису после выступления одного израильского журналиста, прочитавшего лекцию на тему: «Наш взгляд: с точки зрения Израиля». Эта встреча была вовсе не случайной, так как Анатолий Лудман объявил об этой лекции еще в конце прошлого семестра, и Аарон видел, как Мариса тщательно записывает дату и время. Он даже слышал, как она сказала кому-то из одногруппников, что улетает в Израиль всего через несколько дней после этого.

Довольно-таки нудная лекция состоялась при почти пустом зале, и Аарону показалось, что Еврейское общество намеренно замалчивало ее, чтобы избежать протестов и скандала, которые бы непременно вызвали тезисы израильтянина. Однако даже эта небольшая аудитория буквально осадила журналиста вопросами и не отступала, пока в помещении не осталась лишь небольшая кучка особо заинтересованных и сам лектор. Отвлекшись, Аарон почувствовал рядом с собой Марису. И точно, она стояла неподалеку, отделенная от него сначала тремя, а потом двумя студентами. Наконец, после прозрачного намека дородного профессора (Аарон был знаком с ним по кафедре классических дисциплин), все потянулись к выходу, миновав одинокого протестующего, державшего в руках табличку «Сионисты = нацисты», и отправились в ближайший паб.

Аарон подождал, пока Мариса допьет вторую кружку. Он следил за ней на расстоянии, болтая с какой-то студенткой, имя которой даже не удосужился запомнить. И вот когда он подошел к ней, небрежно покачивая своим стаканом, Мариса ухмыльнулась ему прямо в лицо.

– А я все время наблюдала за тобой, – сказала она прежде, чем он успел поздороваться. – Ты не так прост, как кажется с первого взгляда!

Он удивленно улыбнулся в ответ на ее слова, и день вдруг сделался легким, почти невесомым.

– Да ты что? – Аарон облокотился на стойку и поднял свой стакан. – И что это значит?

– А это значит, что ты выглядишь как надутый индюк!

Аарон отхлебнул из кружки. От Марисы вовсю несло пивом.

– Так и что же ты разглядела?

– Я вижу, что в тебе есть нечто большее.

На мгновение ему показалось, что Мариса говорит совершенно серьезно.

Сквозь ее футболку проступали очертания грудей.

– И что же? – спросил он, с удовлетворением отметив, что голос его звучит одновременно вежливо и непринужденно.

Мариса подалась вперед и легонько пошлепала его по щеке:

– Рассказать тебе о тебе? Нет уж, избавь.

Аарон почувствовал, что краснеет, но быстро овладел собой:

– Тогда расскажи мне про Израиль. И не уходи на этот раз.

Мариса отпила из кружки, потом еще и, видимо смягчившись, объяснила, что собирается провести несколько месяцев в кибуце, чтобы пройти языковой интенсив, а заодно заняться волонтерской работой. Это поможет ей стать новым гражданином Израиля – ей надоела еврейская культура в Америке, да и сама Америка тоже, и, кстати, и от Англии она не в восторге. Все это она высказала Аарону даже с некоторым вызовом, который явно читался на ее лице.

– Я хочу быть с людьми, которые знают, что именно им дорого, и не боятся говорить об этом.

На этот раз Аарон постарался держать рот на замке. Он не стал доказывать ей, что и сам знает, что именно ему дорого. Просто не мог… Если бы он открыл рот, то, скорее всего, признался бы, что все, о чем он в данный момент думает, – не выставлять себя дураком больше, чем уже сделал; не видеть, как она – последний проблеск ее образа в его воспоминаниях – идет через двор к выходу мимо протестующего, который к тому времени уже упаковывал свой плакат… Он попросил ее: «Расскажи еще» – и сам испугался, что сморозил пошлость. И она стала говорить, а он слушал или, во всяком случае, пытался слушать. А Мариса сыпала колкими, провокационными вопросами, и Аарон отвечал ей крайне осторожно, словно его подключили к детектору лжи. Он как будто чувствовал, что излишняя развязность, вольность с его стороны может раз и навсегда положить конец общению.

Через час они были уже в ее комнате, и их тела сплетались на скомканных простынях.