Весь этот джакч

Короче, меня передумали выпускать. И, как я понимаю, не собирались с самого начала, а только сделали вид — чтобы я размяк. Гады. Правда, разместили меня теперь в тепле и почти уюте, разве что за перегородкой всё время топотали сапогами. Сказали, что это для моей безопасности, джакч. На самом деле, конечно, чтобы я с Князем не перекинулся парой слов.

Теперь у меня была койка, горячий сладкий чай с галетами в любое время, несколько потрёпанных книжек и даже радио. Нужник был во дворе, посещать его можно было в любое время и сколько угодно раз, пусть под конвоем, но без кандалов. Типа я не арестант, а охраняемое лицо.

Им бы себя охранить…

Я не сомневался ни секунды, что пандеец тут был не один, а где-то поблизости засела целая разведгруппа. Господа офицеры, понятно, тоже в этом не сомневались, но что они могли сделать сверх обычного? Усилить бдительность? Ага, знаю я, что это такое. Надрочить солдатиков, чтобы от своих шарахались сильнее, чем от чужих, вот и всё. Будет видимость усердия, а толку никакого.

Но, джакч, зачем пандейцам понадобился Дину? И, джакч, что это за диверсант, который таскает с собой фотографию интересующего его человека?

Или не было у него никакой фотографии, а это мутят мои ротмистр с корнетом? А чего хотят добиться?

От тепла, сытости и мягкого под жопой у меня потекли мозги. С другой стороны, меня всё ещё потряхивало, — я думаю, от избытка мыслительного процесса. Тревожно было, страшно было, непонятно было…

В общем, я уснул.

По радио шла радиопьеса про Бессмертную революцию. Бывший подпольщик Кабан собрал самый большой революционный отряд и готовился захватить всю власть, уничтожив прежних соратников по борьбе. Но героиня Муха, влюблённая в Кабана, случайно подслушивает его разговор с бандитами и понимает, что он изменник. Она знает, что ей никто не поверит, и понимает, что должна Кабана убить, это единственный выход и единственное спасение для революции. Но есть ещё другой подпольщик, молодой, влюблённый в Муху. Он понимает, что Муха задумала что-то зловещее, и мечется между верностью революции и любовью к взбалмошной девушке. Я спал, слышал голоса сквозь сон, и мне почему-то представлялись Князь, Рыба и я сам — что это мы во всей этой кутерьме участвуем. Когда Рыба смастерила бомбу и принесла её мне под видом пирога, я подумал, что дело плохо, и попытался проснуться. Получилось, но не с первого раза. Тут пьеса прервалась, забибикал метроном, и голос диктора — старого, я его с детства помню, — произнёс: «Внимание, граждане! Через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение! Через несколько минут слушайте важное правительственное сообщение!». Потом что-то заскрежетало, и приёмник умолк. Не было слышно даже несущей волны…

На всякий случай я дотянулся до приёмника и выключил его.

И тут же вошёл корнет, кинул взгляд на меня, на приёмник, спросил:

— Чак, вы спите?

— Почти, — сказал я. — А что?

— Идите со мной.

— Сейчас?

— Да.

— Только согрелся…

Ворча, я сел и обулся. Накинул выданную меховую куртку, натянул шапку. Корнет ждал, с трудом сдерживая нетерпение.

Мы пошли в ту же палатку, что и утром. Я обратил внимание, что транспорта на площади стало вполовину меньше.

Я думал, в палатке будут ещё трупы, но нет — всё те же три. Но мы подошли не к пандейцу, а к другому — наверное, тому, про которого думали, что это я его. Корнет приподнял простыню. С головы трупа широким лоскутом свисала кожа, обнажая череп. В черепе зияла дыра размером с игральную карту. Он прикрыл этого и открыл другого. У того тоже была снята кожа, и в черепе зияла дыра.

— Что это? — спросил я.

— Кто-то забрался сюда и выдрал пластины. У убитых были металлические пластины, пластика черепа. У обоих. Оба раньше служили в спецвойсках…

— Не понимаю, — сказал я. — Я ничего в этом не понимаю.

— Возможно, — сказал корнет. — Но вы знаете что-то важное и не хотите мне сказать. Я даже догадываюсь, почему. Но, массаракш! У меня нет ни малейшего желания вас разоблачать и вытаскивать на белый свет. Просто помогите мне, и я вас прикрою. Просто помогите.

— В чём?

— Мне нужно понять, что происходит.

— Я не знаю, что происходит.

— Конечно. Но от вас не требуется понимать самому. Просто помогите понять мне.

— Как?

— Попроситесь на допрос. Расскажите ротмистру Яхо о том необычном, что было в вашем последнем выходе…

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Поделитесь своим мнением, что феномен, по вашему мнению, заслуживает дальнейшего изучения.

— Никто, кроме меня, ничего не почувствовал…

— Почувствовали. Только вы сразу и без последствий, а группа — по возвращении, и… э-э…

— Вот как… Хотя бы живы?

— Живы. Но чувствуют себя очень плохо. Доктора не дают прогнозов.

— Я могу взглянуть на ребят?

— Их увезли на базу. На всякий случай.

— Страх?

— Страх, паника, бред, понос.

— Понятно… Но мне бы тоже не хотелось туда возвращаться.

— Но, может быть, придётся… Я думаю, мы друг друга поняли?

— А как же поиски?

— Боюсь, что это чистая формальность. Вряд ли доктор Мирош всё ещё жива.