Весь этот джакч

— Нет. Так положено.

У Рыбы всегда были свои странные, но незыблемые понятия о субординации. Вообще-то спокон веков императора принято было называть на «ты». Даже посторонним.

Все разошлись. Я видел, как навстречу Зораху откуда-то появился Эхи, Зорах приобнял его за плечо, и они пошли вдвоём — надо полагать, откапывать рацию. Доктор Камре удалялся, похлопывая себя папкой по ладони. Наверное, представлял, как будет бушевать неизвестный мне Зеф. А ему навстречу спешил генерал-профессор Шпресс, наверное, что-то прознавший…

Подошёл Лимон, молча встал рядом. Видно было, что его бьёт внутренняя дрожь.

Я достал свою фляжку, подал ему.

— Хлебни, майор.

— Штаб-майор, — поправил он меня.

— Уже полный майор, — сказал я. — Завтра Динуат подпишет указ.

— Служу Отечеству.

— Да. Только знает ли об этом Отчество?…

— Какая разница, — сказал Лимон. — Главное, я знаю.

Чак

Наверное, самое скучное — рассказывать, как я приходил в себя. Тем более что делал я это — в смысле, приходил — раз тридцать. Или больше. Потом снова проваливался в сон — к счастью, совсем без сновидений. Куда-то меня несли, потом везли, кто-то склонялся надо мной, подносил к лицу зеркальце, я в нём не отражался… Ладно, проще считать, что я встал, увидел Динуата — а потом сразу очнулся в родном доме. Я ещё не открыл глаза — а поом, когда открыл, всё равно ничего не увидел, — но сразу понял, что это мой старый дом.

Наверное, по запаху. Его невозможно изменить.

И тут я уснул снова, но уже совершенно нормальным счастливым сном. И что-то видел во сне — хорошее и сумбурное. Видел дядю Ори, живого и в полном уме. Он сидел на нашем плоту в жилете спасателя. Кстати, получается, сто он фактически спас отца и Альку. Они поехали обиходить его могилку — ну, ту, в которой будто бы похоронен Поль, — и тут случился весь этот джакч с помутнением, газовыми бомбами и революцией… Когда они вернулись… но нет, это очень суровая история. Но Яррики — они такие. Справились как-то.

Проснулся я от влажного прикосновения ко лбу. Открыл глаза. Отец сидел рядом и протирал мне лицо тряпочкой. Я схватил его руку…

Ой, нет. Я хотел схватить его руку, но промахнулся. Я весь был как отсиженный. Вернее, отлёженный. Вот сейчас побегут мурашки, и будет больно.

— Сыночек! — ахнул отец. — Сыночек, наконец-то! Ты меня узнаёшь?

— Папка, — сказал я, — конечно, узнаю!

Язык тоже был отсиженный, и что у меня там получилось на самом деле, не знаю — да и наплевать, Мойстарик меня понял!

— Лайта! — закричал он, — беги сюда! Зови мать!

Он вскочил и уронил на меня миску с водой.

Я заворочался и попробовал сесть. Ну, сесть сразу не получилось, но на локтях я приподнялся.

— И Лайта здесь? — получилось уже получше.

— И Лайта здесь! И все здесь!

Каким-то полотенцем он пытался промокнуть с меня воду.

Первой в дверях показалась Алька, ахнула, прижала руки к сердцу. Потом появилась Лайта. Она была в переднике, а руки по локоть в муке, и я тут же сам стал весь в муке, а от Лайты пахло сладко-сладко, и я смеялся и тоже пытался её обхватить неуклюжими ещё руками, и не знаю, в чьих слезах было всё моё лицо, и я почти ничего не видел. А потом Лайта оторвалась от меня, обернулась и позвала:

— Киш!

Я отёр глаза и увидел, что Алька держит за плечи длинную худую девочку с огромными глазами и почти без волос на голове. Увидел бы где-нибудь — не узнал бы…

— Кошка… Кошка!

— Подойди к отцу, — сказала Алька и подтолкнула её.

Как-то очень ломко и неуверенно Кошка подошла — и обхватила меня своими тонкими длинными ручонками, и вся изогнулась, чтобы прижаться…

И тут я заревел в голос. Ну, слабый я ещё был, нервов никаких. И все, по-моему, заревели тоже.

Вот так начался этот день.

* * *