Весь этот свет

– Ну ты чего? Я же просто шучу, сама понимаешь.

Грейс все еще трясло. Отец стоял перед глазами, разъяренный. Она попыталась отогнать этот образ, но ничего не получалось.

– Я знаю, – наконец удалось ей выдавить. Зубы стучали. – Не обращай на меня внимания, я такая глупая.

Эви обвила Грейс обеими руками и не отпускала, пока лихорадка не прошла. Затем разжала объятия и заглянула подруге в лицо.

– Расскажи мне, что стряслось.

– Да так, ничего. Я просто ненормальная, – Грейс натянуто улыбнулась. – Лучше ты расскажи мне о Роберте. Может быть, если я узнаю о нем побольше, мне он понравится.

– Ну, он не ангел, – губы Эви изогнулись в самой порочной из ее улыбок, – но и я тоже, – она помолчала, задумавшись. – Мне нравится его энергичность. Он берет и делает. Не ждет, когда ему все свалится с неба.

В комнате было холодно, и Грейс забралась в кровать, приподняв одеяло, чтобы и Эви могла улечься рядом. У нее было вязаное одеяло – яркие цветные квадратики, сшитые вместе. По краям оно было обвязано синей каймой. Грейс трудилась над ним всю прошлую зиму. Когда еще была хорошей девочкой, хорошей дочерью. Она должна была быть благодарна судьбе за это одеяло. В спальне было так холодно, что любой способ согреться был хорош. Но ей оно не нравилось, потому что напоминало о прежней жизни. Намного проще было притвориться, будто ничего этого не было, будто она просто вылупилась из яйца в первый день обучения.

– Он рассказывает мне о мире. О великих идеях. Он так много думает. Говорит, что я ничего не понимаю, и задает такие вопросы, что я думаю о жизни за пределами этого всего.

– Больницы?

Эви пожала плечами.

– Больницы, Брайтона, Англии.

– Не люблю об этом думать. Папа всегда читал газеты вслух за завтраком, и меня это злило. Если узнаешь плохие новости, трудно потом забыть.

– Роберт так не считает. Он говорит, самое главное для нас – быть в курсе событий. Чем больше мы знаем, тем лучше будем готовы.

– К чему? – спросила Грейс, поглубже зарываясь в одеяла.

– К чему угодно, – ответила Эви. – В этом все дело, Грейси.

Грейс жила в постоянном страхе, что однажды доктор Палмер позовет ее на репетицию, но чем меньше оставалось до праздника, тем чаще она думала – нельзя же быть такой глупой. Доктор изменил свое решение и сообщил, что будет показывать карточные фокусы и «магические кольца». Грейс сомневалась, что для этого ему нужна ассистентка, и понемногу начала надеяться, что о ней забыли.

Концерт представлял собой попурри из песенок и сценок. За несколько дней до него в комнате отдыха не смолкал шум. Грейс разглядывала старательно прорисованные маски из папье-маше, разложенные сушиться на теннисном столе, когда к ней неожиданно подошел доктор Палмер.

– Вы будете очаровательны в такой маске, сестра Кемп.

Маски были жуткими, кривыми лицами, раскрашенными в примитивные цвета, и Грейс не знала, что ответить. Она попыталась сказать «спасибо, доктор», как того требовала вежливость, но язык прилип к небу, челюсти плотно сжались.

– Сегодня у нас должна быть генеральная репетиция, – сказал он, – но нам она ни к чему. Всю работу я возьму на себя, просто делай, что я скажу, и улыбайся зрителям.

Желудок Грейс скрутило. Доктор Палмер сразу же ушел, ничего больше не сказав.

В день праздника у Грейс так сильно разболелся живот, что она подумала, ее стошнит. При мысли о том, что придется снова общаться с доктором Палмером, а потом вместе с ним выступать на глазах у зрителей, у нее сжалось сердце. Она едва могла дышать.

– Не вздумай разболеться, – сказала Эви, надув губы. – Пропустишь мой номер!

До этого момента Грейс даже не задумывалась о такой возможности. Надежда на спасение пронзила все ее тело. Положив ладонь ей на лоб, Эви нахмурилась.

– Фу, какая ты горячая! Я позову сестру.

Сестра Беннетт не верила в болезни, во всяком случае, когда дело касалось младшего персонала. Барнс однажды рассказывала (не без гордости), как ее заставили отработать полную смену, несмотря на температуру. Грейс поняла, что выход только один – слечь, поэтому соврала сестре, что ее трижды стошнило, и случилось чудо: сестра Беннетт велела Эви отвести Грейс в лазарет для медперсонала – помещение на двоих в дальнем конце коридора – и сказать дежурной сестре, что у них не хватает рук.

– В такой день, – добавила она, но без привычной грубости.

Грейс кое-как доплелась до комнаты, голова кружилась. Она подумала – сестре Беннетт и в голову бы не пришло, что кто-то может в первомайский праздник сказаться больным. По своей воле пропустить концерт, стаканчик сидра за обедом и знаменитый пирог с цукатами, который готовит помощница медсестры, – этого сестра Беннетт никогда не смогла бы понять.

Эви, сердитая, ушла на завтрак, и Грейс закрыла глаза. Она чувствовала себя слабой, как воробушек, кожа была холодной и липкой, но душа ликовала.

Мина