Весь мир на дембель

За двое суток после побега удалось пройти всего километров шестьдесят, а если считать расстояние от места заточения, то ещё меньше, поскольку путь мой получился на редкость извилистый и не рациональный. Пару раз пришлось переправляться через реку. Нет, героически окунаться в ледяную воду я не стал, оба раза перебрался по автомобильным мостам, но для этого пришлось каждый раз делать изрядный круг на пару километров лишних. Вообще, местность оказалась довольно густо заселенной, что подтверждало мою теорию о том, что нахожусь недалёко от Москвы. С одной стороны — это безусловно радовало, блуждать по глухим чащам — удовольствие ниже среднего, с другой стороны: практической пользы из этого факта извлечь не удалось, слишком велик оказался риск засветиться.

К первому селу я вышел под утро, и разочаровано наблюдал, что трудолюбивые колхозники уже давно проснулись, и шансов позаимствовать у них что-нибудь полезное нет никаких. Пришлось убираться не солоно хлебавши и ждать темноты.

Днём передвигаться по лесу оказалось несравнимо легче и удобнее, тем более, я наконец сделал себе справную обувку. Мокасины с подошвой из линолеума, шитые электрическим проводом при помощи ножа и очумелых ручек, могли бы стать писком моды и произвести фурор на ближайшем фэшион-фестивале, но к сожалению в СССР их не проводят. А может — к счастью? Ибо контингент на подобных мероприятиях — категорически не советский по убеждениям и ориентации.

В полдень устал и решил отдохнуть в стоге сена. По рассказам бывалых путешественников и безответственных авторов — это удобно и безопасно. Их бы на пару часов сюда засунуть — теоретиков и советчиков. Или я не правильный стог выбрал, или сорт сена не тот оказался, но поспать не удалось в принципе. Весь искололся, затем изчесался, и наконец, исчихался (такое слово вообще есть?) после чего не выдержал, позорно бежал из норы в стогу сена. Затем два часа матерился, вытряхивая мусор из-за шиворота и вспоминал добрым словом людей, рекомендующих отдых на природе.

Второе село, посланное судьбой мне на разграбление, тоже счастливо избегло сией печальной участи. Дождавшись ночи, я пошёл на дело, в надежде поживиться жратвой или одеждой.

Фигушки! Не успел добраться до околицы, как все собаки деревни дружно проснулись и заголосили, так что даже мертвых на соседнем погосте разбудили наверное. Ни о каком хабаре в такой ситуации речь уже не шла, пришлось быстро уносить ноги.

Для полного счастья, к концу вторых суток я забрёл в болото. Конец двадцатого века, окрестности столицы Великой империи, и вдруг — банальное болото. Промок, измазался в грязи и тине, едва не застрял, и вдобавок потерял несколько часов драгоценного времени. Ещё несколько раз пытался найти путь в этом направлении, но безуспешно. Позже выяснилось, что за болотами начинается цепь озёр и водохранилищ, так что на юг путь мне оказался заказан, пришлось повернуть на запад.

Лишь на третьи сутки мне наконец повезло, вышел к хутору, точнее, сначала к пасеке. К тому моменту еда давно уже закончилась, да и силы начали таять стремительно, плюс холод и промокшая сырая одежда — дальше скитаться по лесам стало опасно. Организм, хоть и молодой и крепкий, но в такой ситуации подхватить простуду — смерти подобно.

Не особо разбираюсь в пчёлах, но точно знаю, что они чутко реагируют на сильные запахи. Какой от меня исходит аромат после трёх суток проведённых в лесах и болотах — не трудно догадаться. Поэтому лезть в улей за мёдом, не имея окуривателя — чистое самоубийство. Тем более, вскоре появился хозяин пасеки — старый седой дедуля. В таком же старом, как он сам, ватнике, чёрных штанах и резиновых сапогах.

— Выходи, чего прячешься? — неожиданно повернулся в мою сторону пасечник. — Знаю, ты здесь. Пчёлы роятся — чужака чувствуют.

Делать нечего — пришлось вылезти из кустов.

— Откуда ты такой, страннОй, мил человек? — хитро прищурившись, поинтересовался старичок. — В ночной пижаме по лесу ходишь, людей пугаешь.

— Дык, это. С больницы сбежал.

— С больницы — это хорошо. Не из тюрьмы, однако. Случаем, не с психической-то, больнички?

— Нет, отец. С военного госпиталя. Дезертир я, получается.

— Эво оно как? Служить не захотел или ещё чего?

— Долго рассказывать. Не поладил со старослужащими. Они мне два ребра сломали, я им — шесть рёбер на четверых. Нельзя мне обратно в часть. Никак нельзя. Зашибу ведь насмерть. И пойду по этапу.

— Стрижка у тебя не солдатская? — проявил изрядную наблюдательностью хитрый дед. — Врешь, небось?

— Чистую правду глаголю, — отчего-то я перешёл на старославянский. — Оброс, пока в госпитале лежал. Отец, не найдётся хлеба немного. Три дня не евши.

Дед покряхтел, подумал, поинтересовался:

— Пошто в улей не полез? Ты же давно здесь трешься?

— Без хозяина некрасиво. К тому же несёт от меня псиной, как от медведя. Только пчёл разозлю.

— Смотри-ка, в пижаме, а худо-бедно соображает! Ну, пойдём до дому, поищем хлеба, тебе горемычному.