Незнакомство с Плутархом. Монтеня ставят выше его. Писатель наиболее сильно действующий (по Смайльсу). Есть ли хоть малейшая возможность появления нового Плутарха? Мы все живем в натуралистической приличнонравственной среде: лишенной стиля, античные характеры легко кажутся нам напыщенными.
У Грациана столько мудрости и ума в его суждениях о жизни, что в настоящее время никто с ним не может сравниться. Мы хорошие микроскописты жизни, наши романисты умеют наблюдать (Бальзак, Диккенс), но требовать и объяснять они не умеют.
По сравнению с древними и Монтескьё уже натуралист в этике, но безгранично богатый и глубокомысленный. А мы, натуралисты, бедны мыслью при всех наших познаниях. Какая вдумчивость, какое доверие к собственной этике видим мы в эпоху Дидро и Фридриха Великого!
Даже Минна фон Барнгельм, вся построенная на светском французском разговоре, для нашего времени слишком тонка.
Желал бы я, чтобы кто-нибудь показал нам, как мы с нашим возвеличением этического натурализма превратились окончательно в иезуитов. Естественное мы любим как эстетики, а не как моралисты: но моралистов вовсе нет! Подумайте напр, о Шлеймрахере.
Какой след философии найдете вы в воспитанниках философов, т. е. в «образованных людях?» Нам недостает лучшей темы для разговоров: утонченной этики. «Племянник Рамо». У нас нет этических знаменитостей: очевидно нет чутья, чтобы угадать их. А вместо того мы чтим теорию силы. Например: кто-нибудь скажет: Гегель плохой стилист, а другой: да, но у него так много оригинальных и чисто народных оборотов. Но ведь это относится к материалу, художник ценится не за то, что у него прекрасный мрамор, а за то, как он его отделывает. То же относительно области этики.1
Самое важное в мудрости то, что она не дает мгновению овладеть человеком. Но она не должна быть вследствие этого злобой дня: ее цель охранять человека от всех возможных ударов судьбы, вооружить его на все времена. Она очень мало национальна.2 Я думаю о первой ночи Диогена. Вся античная философия направлена была к простоте жизни и учила об известного рода отсутствии потребностей; это лучшее средство против всех мыслей о социальной революции. В этом смысле философские вегетарианцы сделали больше для человечества, чем вся новейшая философия: пока философы не станут достаточно мужественны, чтобы отыскивать новый образ жизни и показывать в этом отношении пример, до тех пор они ни к чему не нужны.